Каждый из нас в своей жизни когда-нибудь достается более сильному на обед, следит за реакциями гастронома, который серьезно готовится к приему вас внутрь. Ну что ж, просто настал и мой час. Дошла очередь и до меня.

Передо мной – кем-то выбранной пищей – замаячило отверстие, которым… Ну да. Которым всякая пища и проходит коротким последним путем прямо в вечность по барханам кишок и болотцам пищеварительных соков.

Тэк-с, это самое существо приготовилось прыгнуть на меня, замерло, сгруппировалось. Тут же за ним, за его головой, обнаружилось то, что стоило десяти таких гастрономов! Прямо за ним маячила безобразная морда цвета прокисшего борща! Мелькнула – и через секунду исчезла в листве.

Только в этот момент на меня уже, распростершись, летел в прыжке мой гастроном. Он хорошо был виден на темном фоне листвы и туманного воздуха – оскаленный рот больше сапога, с какими-то ржавыми зазубринами, и два горящих глаза, в каждом из которых только одно нетерпение: бей, ломай и круши! О-о, эта сцена оставила неизгладимый след в моей памяти, я вспомнил ее позже при таких жутких обстоятельствах, которые простому смертному и вообразить невозможно.

Отпрыгивая от падающего на меня существа, я был так напуган, что не нашел времени проанализировать техническую сторону спуска – даже не выпустил из рук стропу, по которой спустился к мостку. Держался скорее всего бессознательно. В какой-то момент ладонь сжалась в кулак, и во время моего прыжка стропа потянулась за мной. Это случайное обстоятельство оказалось в высшей степени счастливым: сбитое с толку моими неумелыми метаниями и последним, весьма нелогичным шараханьем в сторону, существо-гастроном промахнулось. Бей, ломай и круши! Оно не долетело, оно опустилось на четыре конечности, метнуло ворох искрений с загривка и в нескольких футах от меня с ворчанием, от которого в жилах кровь леденеет, недовольно припало к мостику. Видимо, было не просто слегка сбито с толку, а здорово озадачено, шевелило мозгами. Потому, очевидно, и не бросилось на меня сразу, дало мне возможность собраться с мыслями и стремительно отступить. Я и отступил, машинально сворачивая правой рукой стропу в кольца с лицом раненого героя войны, заявившего, что отдохнет лишь после смерти.

Часто в критические моменты мы совершаем действия, которые кажутся нам на первый взгляд совершенно бессмысленными. Ну подумайте сами. Вместо того чтобы дать деру, я сворачивал кольцами стропу и тупо смотрел в темноту. Мне кажется, эти действия – как я назвал бы их в инструкции, действия последнего часа – нередко продиктованы инстинктом самосохранения. Ты можешь ни черта не понимать, не знать даже, зачем это делаешь. Возможно, такие невнятные манипуляции и хаотичны, и тщетны. Насилуешь стропу, глаза открываешь шире, глотку делаешь у́же, пригибаешься… Природа тебе все разъяснит потом, когда уцелеешь.

Ведь она, эта самая стропа, оказалась тем тонким волоском, на котором висела моя жизнь!

Воцарилась тишина. После вопля безобразной твари, отступившей в гущу листвы, и отскока второго гастронома не раздалось больше ни звука. Этот зверь, припавший к мостику прямо передо мной, выглядел не слегка, а основательно обескураженным. Я догадался, что не осчастливил его, хотя и хорошо питался на корабле, нагуляв пару лишних фунтов живого веса. Но не потому, что убрался к своей стропе.

Дело было в том, что он вообще не гнался за мной, а сам шел в добычу отступившей твари. И сам прятался. То есть и не гастрономом являлся, а ужином. Ну бедный инвалид.