Минута! Я подумал о маме – не встретимся ли мы где-нибудь по пути?

Тридцать секунд! Положил почему-то ледяную руку на почему-то теплый рычаг. Пятнадцать секунд! Десять, пять, четыре, три, два, один!

Я потянул рычаг.

Раздался оглушительный грохот. Ракета ринулась вперед и взлетела!

Мне даже не сразу стало понятно, что мы с ней стартовали. В момент запуска я ощутил в крови такой мощнейший выплеск какого-то гормона, что потерял представление, где я, кто и что со мной. Только когда бревном, брошенным в жидкий металл, как где-нибудь в доках Санта-Моники, где плавят корпуса старых судов, я изгорел и обуглился в своем страхе за сотую долю секунды, ничего не слыша вообще, с какими-то свинцовыми пробками в ушах, а потом посмотрел в иллюминатор – тот дал очень туманную картинку. Может, на древних фотопластинах, выполненных с помощью астрографа, так и выглядела планетарная жизнь, скоплением сияющих штрихов, я не знаю. Но или начальная скорость была так велика, или моего жизненного знания не хватило – только я не сумел вообще понять, что я, собственно, вижу. Все, понимаете, смазано. Точно локтем провели по сырому полотну. Такая картина маслом. Авангардизм.

Легкость, с которой прошел старт, страшно меня удивила. Надо сказать, что вопреки моим ожиданиям в кабине не произошло никаких серьезных изменений. Возникло ощущение, будто та самая железная рыцарская перчатка вдавила меня в кресло. Вдавила – и выдавила. Создалось впечатление, будто я сижу где-нибудь… ну, в уютном холле, что ли… где-то на твердой земле.

Первые несколько секунд до выхода из атмосферы движения практически не ощущалось. Я сделал все, что от меня зависело. Теперь оставалось только одно – довериться силе инерции, гравитации и удаче. Я освободился от ремней безопасности и прошелся по отсеку, посматривая в иллюминаторы, расположенные по бокам, снизу и сверху. Картина была другая. В пульсирующих красных кругах, расходящихся перед моими глазами, стояло недвижимо черное пространство, усыпанное бессчетными сверкающими точками.

Первый раз в жизни я увидел «нечто красное черного цвета». Невероятный, уму непостижимый абсурд. Земли не было – она оставалась за кормой ракеты; Марса не было тоже – как всего, что тебя дожидается впереди. Я был посередине. Далеко впереди всех живых и, видимо, глубже всех мертвых. Я находился вне понимания. Я оказался именно там, где хотел: вне. То есть планово все шло как будто неплохо.

Я включил свет, уселся за стол и сделал первую запись в бортовом журнале, затем произвел некоторые подсчеты времени и расстояния, которые показали, что через три часа мы с ракетой, которая сделалась частью меня, чем-то вроде драконовой кожи, выходим на беговую дорожку, где за ленточкой финиша будет означено «Марс». Время от времени я производил наблюдения с помощью телескопа, укрепленного на внешнем борту ракеты. Результаты обескураживали. Нет, я еще не был охвачен паникой, не грыз свои красивые локти в досаде. Я пока еще просто чего-то не понимал. Очевидно, какой-то детали. Все шло, как должно было, за исключением одного: траектория полета не совпадала с расчетной. Пока еще на ерунду не совпадала. На что-то красное черного цвета. По идее, к этому времени она уже должна была постепенно выпрямляться, только на практике или этого не происходило, или я того не видел.

Я отошел от телескопа и взглянул в нижний иллюминатор.

Подо мной – Луна, ее было замечательно видно из открытого космоса, не замутненного атмосферой, с расстояния на семьдесят две тысячи миль короче обычного. На сияющем диске четко выступали горы Тихо Браге, Платон и Коперник, отчего темные образования лунных морей – тени от моря Ясности и моря Спокойствия – казались еще глубже. Рваные цепи Апеннин с Алтаем открылись моему взору четче, чем через самый мощный телескоп. Меня охватило чувство дурашливого восторга, медленно переходящего в цепенеющий ужас. Затылок заныл, и по нему воровато побежали мурашки.