Подошло время старта.

Мы с Джимми спустились, и теперь меня ожидало самое тяжелое испытание – немногословность прощания, когда чувства захлестывают и топят, а ты в них… ну как щенок слепой – в реке. Рабочие-мексиканцы никак не могли взять в толк, почему ракета направлена не в небо, если целью путешествия являлся «Марте», Марс по-испански. Наивные старатели были твердо убеждены, что я, пролетев немного, упаду в океан. Вот непременно упаду! Правда, многие сомневались даже в том, что ракета взлетит вообще. Улетать в окружении этих сомнений так же приятно для реализуемых амбиций, скажу я вам, как, осушив последний в жизни бокал мартини, прикусить соленую мякоть оливки.

Я поднялся по трапу на борт и, прежде чем закрыть за собой дверь, оглянувшись, увидел, как вся моя команда отъезжает в грузовиках, выполняя последнее желание идейного смертника, как назвал это руководитель курсов воздухоплавания из своей детской песочницы в Пасадене Джим Уилмор. Мерзавец такой. Умел старик поднимать настроение перед стартом. Распоряжение гласило: никто в момент старта не должен приближаться к зоне отбытия ближе чем на милю.

Таким образом, мое сумасбродство простиралось на целую милю. Найдите, у кого короче, учитывая обстоятельства. Ведь, строго говоря, я не знал, к каким последствиям могут привести мощные взрывы, сопровождающие запуск.

Моя дорогая тетя Софи обожала пугать меня в детстве неизвестным миром, который окружает всякого, кто оказался способен первый раз в жизни завязать свои ботинки.

Свои ботинки я завязал давно и с той поры не переставал удивляться бездне всего неизвестного, что окружала меня всяк божий день и до нынешнего часа, и мало того что окружала – еще и росла. Я говорил много слов, еще больше скажу, но в одном был уверен всегда, а самую прочную уверенность в том ощутил, затягивая огромные болты внешнего отсека, фиксируя внутреннюю переборку, усаживаясь в кресло перед пультом управления и застегивая ремни. Хотите знать в чем?

Никогда, говорю это как очевидец таинственного и великого обстоятельства, никогда Карсон Нейпир больше не скажет, что в этом мире он понял все, что хотел, во всем разобрался или что для него на этом свете не осталось секретов.

Часы показывали до старта девять минут с мелочью. Я благословил небеса за то, что они дали мне испытать этот миг, время глубокого постижения мира как части себя и себя как его составляющей. Может быть, те же космические чувства испытывает человек за девять минут до собственной казни? Не знаю. Даже сопряженные с фатальной обреченностью – непременным условием твоего исчезновения с поверхности мира земного, – они должны быть настолько же пронизывающи и глубоки.

Через девять минут я должен буду исчезнуть с поверхности этого мира и… И что там дальше – никто не знал. Чет или нечет, выбор невелик. Или меня разорвет в миг нажатия кнопки «пуск», или…

Семь минут! В горле моем пересохло. Вкус оливки остался на корне языка, помимо желания сделавшись ароматом прощания. Вкусом последнего причащения к земному, обыденному, дорогому до боли в глазах, до умоисступления.

Четыре минуты!

Тридцать пять миллионов миль… дней за сорок, поди. Сорок дней вне времен. Очень как-то символично, знаете. Нет, не поддаваться этой символике, страху. Но, с другой стороны, если правда, что лишь после смерти живое существо перестает испытывать страх, то лучше уж я побоюсь… Побоюсь, порубаюсь еще, волну погоню… Через сорок дней Карсон Нейпир вам еще скажет оттуда, что…

Две минуты!

Взглянув на кислородный баллон, я чуть-чуть приоткрыл кран.