– Буду. – И его ферма – не выход. Нельзя туда возвращаться. Там тоска и боль сведут его с ума. Что же ему делать?
– Где мне тебя найти – если я что-нибудь узнаю?
– Я еще вернусь. Босс прищурил маленькие глазки:
– Не доверяешь мне?
– Я никому не доверяю. Босс хихикнул – странно было слышать такой высокий смешок, исходящий из бочкообразного тела. Мягкая ладонь хлопнула Тобелу по плечу.
– Хорошо сказано, друг мой…
Послышался грохот, заглушивший музыку. Ножки стола, на котором плясал татуированный танцор, подломились, и он картинно упал, к великой радости собутыльников. Он лежал на полу, торжествующе сжимая над собой стакан с пивом.
– Черт, – поморщился Босс, вставая. – Так и знал, что выйдет какая-нибудь дрянь.
Цветной медленно встал и, словно извиняясь, развел руками, повернувшись к Мадикизе. Тот натужно улыбнулся и кивнул в ответ.
– Придется гаду заплатить за стол. – Босс повернулся к Тобеле: – Знаешь, кто он?
– Понятия не имею.
– Энвер Дэвидс. Вчера освободился – его судили за изнасилование малолетки. Освободили в зале суда. Судья придрался к неправильно оформленному делу. Представляешь, полицейские, растяпы, перепутали вещдоки… Или потеряли его анализ ДНК… В общем, облажались. Если бы не их ошибка, ему бы нипочем не выйти сухим из воды. Он главарь банды «Двадцать седьмые». В тюрьме заразился СПИДом от своей «женушки». Просидел полсрока за грабеж, и его освободили условно. После этого он пошел и изнасиловал малолетку, думал, что так вылечится от СПИДа… Он приперся ко мне и пьет тут, потому что к своим возвращаться боится – и правильно. Такую сволочь даже свои сдадут.
– Энвер Дэвидс, – медленно повторил Тобела.
– Ублюдок поганый, – говорил Босс, но Тобела его уже не слышал. Наконец-то жизнь приобрела смысл. Впереди забрезжил свет.
Руки, вцепившиеся в руль, дрожали. Они как будто жили собственной жизнью. Несмотря на то что летняя ночь была теплой, его бил озноб; он понимал, что начинается ломка. Он заранее боялся ужасной ночи в квартире Джозефины Мэри Макалистер.
Гриссел потянулся к радио, с трудом нашел кнопку и нажал ее. Музыка. Он приглушил звук. В такое время ночи на улицах Си-Пойнта много машин и пешеходов. Все куда-то спешат, у всех дела. Кроме него.
Как только все собравшиеся алкоголики закончили рассказывать о себе, Гриссела окружили. Собрались вокруг него, прикасались к нему, как будто хотели что-то передать ему руками. Силу. А может, веру? И лица, слишком много лиц. Некоторые были выразительными – по лицам легко читались судьбы. Запавшие глаза, морщины, похожие на древесные круги. Душераздирающие истории. Лица других были масками, под которыми прятались тайны. Но глаза, глаза у всех были одинаковые – проницательные, горящие силой воли, как будто они переживали наводнение и спасались, уцепившись за тонкую веточку. Он увидит, говорили они. Он поймет. Но сейчас он видел только то, что вступил в клуб «Последний шанс». Гриссела охватило отчаяние – оно поднималось, как вода в наводнение.
Все его тело пробила крупная дрожь. Он слышал их голоса и потому сделал звук погромче. Салон машины наполнила музыка. Громче. Рок. Африкаанс. Он попытался уловить слова.
Он подумал: слишком много синтезатора – не совсем правильно, но хорошо.
Он остановился у подъезда, но не вышел из машины. Позволил пальцам пробежать по воображаемым струнам бас-гитары – вот чего не хватает песне, нужно больше басов. Он покосился на свои дрожащие руки, и ему захотелось громко расхохотаться.