За работой я вспоминал деда. Тот случай, когда мы с ним хоронили нашего старого кота Борьку. Пушистый полосатый красавец был любимцем всей семьи, и я горько плакал, когда нашёл его лежащего под забором без движения. Вечером мы с дедом пошли к самому лесу и развели большой костер. Одной рукой дед обнял меня за плечи, прижав к себе. Другой ласково гладил кота, который, как живой, свернулся на расстеленном дедовом пиджаке. Говорил дед тихо и ласково, от его голоса хотелось спать.

– Ничего, внук, смерть дело такое, привычное. Все умирают. В войну зимой страшное дело было. Загнали нас фашисты в леса. Что творилось, страшно вспомнить. Отбились мы от отряда вдвоем, я и друг мой, Петро. Забрели в самую чащу, где болота. Сидим и плачем. Мне семнадцать лет, он на год моложе. Темно, хоть глаз выколи и холодно так, что кишки леденеют. Прощай, говорю, Петро, помрём мы сейчас. Он мне, прощай, Василь. Так и сидели…

Дед замолчал, пристально глядя в огонь. Я поднял взгляд, в глазах старика плясали огоньки.

– И как вы спаслись?

– Лесной Царь вывел, – дед улыбнулся и подмигнул мне, поцеловал в щёку, кольнув щетиной, – не бросил.

Одним ловким движением он поднял за шкирку мёртвого Борьку и бросил в костер. Я ахнул от изумления.

– Душа, – сказал дед многозначительно, – душа звериная наружу просится. Огонь помогает, освобождает, сжигает всё лишнее. Только душа и остается, улетает к Лесному Царю. Чистая смерть, хорошая. Человек для зверя всё равно, что Господь Бог, потому что огнём владеет. Звери идут к нему, когда смерть чуют. Но не ко всем, а к тому, кто верит в Лесного Царя. Он души звериные собирает и помогает людям, которые костры разводят. Сильно помогает. Можно что хочешь попросить…

В костре обгорала и сворачивалась угольками роскошная Борькина шерсть. Шипело что-то, вздувалась и сползала от жара кожа, обнажая скелет, чернели и раскалялись тонкие кости. Обнажалась и улетала со слов деда счастливая кошачья душа.

Я совершенно забыл о том случае, а теперь вспомнил, будто это было вчера. К вечеру я облазил всю территорию вокруг дома. Отправился в экспедицию по соседским дворам, обойдя в итоге всю деревню. Добычу я собрал приличную, пришлось даже достать из сарая старую двухколёсную тачку. Гора мертвечины высилась рядом с нетронутыми мусорными кучами. Это ещё не предел. Я был уверен, что завтра на тех же местах будут лежать новые тушки.

Зажёг сразу все кучи. Огонь горел ярко и горячо. Я бросал в него разлагающиеся тельца, помогая вилами. Сбросил от жара теплый ватник и верхнюю кофту, остался только в рубашке. Кружилась голова, я отходил в сторону, отдышаться и прийти в себя.

Работал, пока не стемнело, пока все трупики не исчезли в огне. Потом ещё долго сидел у костров, глядя на угли. Рылся в остывающем пепле. Огонь принял мертвую плоть, отдав что-то взамен. Потрёпанный плюшевый медведь. Бусы из красных прозрачных стекляшек. Браслетики и фенечки из бисера и резинок. Куклы всех видов и размеров, книжки-раскраски, альбомы с наклейками, компакт-диск какой-то популярной певицы. Застиранный больничный халат, капельницы и прозрачные трубки, шприцы и иголки. Пропахшая лекарствами пижама. Лекарствами, которые не помогали. Последним я выудил из пепла рисунок. Там был по-детски просто намалёван плосколицый улыбающийся мужчина, очевидно, я. Сверху подпись большими разноцветными буквами – «Дорогому папочке». Без единой ошибки. Казалось, что прошла целая вечность, пока я сидел прямо на земле, разглядывая помятый альбомный листок.

Из пепла и праха появлялись и другие вещи. В основном связанные с бывшей женой. Билеты в кино. Пустой флакон из-под духов. Туфелька с обломанным каблуком, белые кружевные трусики, подвязка от чулка, обрывок фаты. Ключи от квартиры, первой и единственной. Тест на беременность, детская погремушка, заключение врача, свидетельство о разводе. До волдырей обжигая пальцы, я сунул руку в самое пепелище и достал оттуда обручальное кольцо. Холодное как лед, оно тускло блестело у меня на ладони. Я сунул его в карман, только его и рисунок дочери. Все остальное бесполезной грудой осталось лежать на земле.