Облака стали тонкими, светлыми, почти прозрачными, вот-вот рассеются. Сквозь них почти уже можно было рассмотреть небо. И что-то еще. Кого-то, что ворочался наверху, стонал в предвкушении пиршества. От этих стонов закладывало уши, дрожали стекла в окнах домов, срабатывали сигнализации брошенных машин.

Ира огляделась, посмотрела назад. Вокруг люди, насколько хватает глаз. Молча идут вперед. Туда, где наверху переплетаются длинные отростки, на которых сжимают пальцы холодные скользкие руки.

Под ногами что-то чавкало. Ира посмотрела вниз. Ботинки по щиколотку тонули в толстом зловонном слое мертвых червей. От запаха гнили кружилась голова.

Она до последнего надеялась, что это сон. Но в глубине души понимала, что тот, за облаками, существует на самом деле. Он реален.

Я приехал в деревню в мае. Не был здесь с самых дедовых похорон, десять лет почти. Раньше не имел ни времени, ни возможности. Сначала учёба в столице, потом работа, семья, получилось приехать только в этом году. Семьи больше не было, только работа и осталась.

На майские у меня выпала целая неделя выходных. Остановился у брата. В день приезда до поздней ночи мы с ним сидели на кухне и пили водку, разговаривая о чем-то отвлечённом, его жена Лена подкладывала нам еду. Я чувствовал, что им обоим неловко, они не хотели тревожить меня расспросами, вскрывать свежие, незатянувшиеся раны. За это я был им благодарен.

Старшего племянника Мишку я почти не узнал, парень сильно вымахал с нашей последней встречи. Зато младший, пятилетний Серёга, мой тёзка, целый день не отходил от меня ни на шаг.

– Серый, – так он меня называл, подражая отцу, – а ты почему один?

Он потянул меня за штанину.

– А Настя приедет?

Настей звали мою дочь, которая была старше его на два года. Брат шикнул на мальчика, мать погрозила пальцем.

– Нет, Серёж, – я потрепал его по голове. – Настя не приедет…

– А-а-а, – протянул племяш, то ли обидевшись, то ли вспомнив что-то.

Следующий день я провёл дома у мамы. В квартире, где вырос.

Долго стоял возле книжной полки, рассматривая Настину фотографию в рамке, мама души не чаяла в единственной внучке. Широкая улыбка, выпавший передний зуб, светлые волосы, заплетённые в смешные хвостики. После развода я убрал из дома все дочкины фото, не мог смотреть, жгло внутри. А тут ничего, даже как-то легче стало. Наверное, потому что дом, родное всё. И мама рядом.

– Что ты будешь завтра делать? – спросила она меня за ужином.

– Я, мам, хочу в деревню съездить. Не был давно.

– Съезди, конечно, сынок. Я там цветов на рынке купила. Деду своему на кладбище поставишь.

– Угу, – кивнул я, – хорошо.

– Я бы с тобой, но боюсь не доеду. Давление скачет с этой погодой, а там дел куча. С осени никого не было. Саша ездит туда, как получается.

– Ничего. Я сам.

Ещё на трассе зарядил дождь, май начался заморозками и непогодой.

Деревня была маленькой. Даже в детстве, когда я проводил там каждое лето, она казалась глухой и почти безлюдной. Сейчас не осталось никого.

Свернув с основной дороги, я трясся по гравийке, аккуратно объезжая лужи и ямы. Ветер бросал в лобовое стекло дождевые капли и сорванные с придорожных кустов ветки. Я медленно переваливался с ухаба на ухаб и молился, чтобы у меня не сорвало глушитель, когда что-то скребло машину по днищу.

До места я добрался только к обеду. Дедовский дом стоял на отшибе, на пригорке, с которого открывался вид на всю деревню, маленькую, как на ладони. В стороне виднелся изгиб речки, на которую мы летом ходили купаться. По весне она часто разливалась, затапливая сараи и погреба. Потом вода отступала, оставляя на огородах речные ракушки и дохлую рыбу.