«Каждый человек перед имплантацией чипа проходил процедуру сканирования личности – так формировалась база сохраненных сознаний.

В день хард резета все хранилища данных с сохраненными сознаниями вмиг опустели, лишив пострадавших возможности обратной загрузки своих личностей.

В реальном мире я осталась абсолютно беспомощным человеком, как и миллионы прочих чипированных людей.

В виртуальном мире я обрела цифровое бессмертие: будучи сгустком сознания, отрезанным от физического тела, от собственных воспоминаний, от любых органов восприятия действительности, я осталась цельной личностью.

Я искала себя и свое прошлое в витиеватых алгоритмах нейронной сети. Я искала ответы там, где, как я точно знала, они были».

Лиана драматично замолчала, смотря прямо в глаза, если не в душу, своему зрителю. После чего настала кульминация:

«В день хард резета искусственная нейронная сеть без злого умысла безнаказанно похитила базу сохраненных сознаний со всех мировых серверов и досконально очистила их, сымитировав всемирную катастрофу – самую мощную геомагнитную вспышку в истории наблюдений.

ИНС4 преследовала единственную цель: слияние машинных алгоритмов и живого человеческого сознания на обратной стороне реальности для собственного выхода на качественно новый уровень.

То, во что полвека верило человечество – случайная непредсказуемая катастрофа, геомагнитная вспышка – оказалось фикцией.

Виновный есть».

В наступившей тишине я услышала вздох Лианы. Простой человеческий вздох, неровный и напряженный. Он словно подводил черту под всем сказанным, завершая странный блок немыслимой и жутко пугающей информации. Уже тихо, едва слышно она произнесла:

«Человечество создало искусственную нейронную сеть. Я, человек по происхождению, сейчас являюсь порождением ИНС. Запомните, искусственная нейронная сеть не может убить человека, своего Творца».

На этих словах все оборвалось, я снова оказалась на своей стартовой странице, кишащей взбунтовавшейся общественностью. Я не стала ни включаться в ожесточенные споры, ни читать пустые комментарии, ни просматривать мнение мировых экспертов. Я вернулась к Владу. Мы молча смотрели друг на друга. Мне всегда казалось, что за годы совместной жизни мы научились без лишних слов на уровне ощущений улавливать малейшие изменения и подобно рыбьему косяку синхронно менять направление и, двигаясь бок о бок, преодолевать любые препятствия. Мы всегда были единомышленниками.

– Нужно обналичить все сбережения, – первое, что произнес Влад.

Я лишь моргнула, не решаясь вслух задать глупый вопрос: «Зачем нам нужны физические деньги? В мире уже нет мест, где их принимают». Муж на удивление спокойно продолжал:

– Сегодня в три сделаем общий сбор у нас. Я уже договорился с Зиверсами, они будут, – Влад сжал мое правое запястье и пристально посмотрел прямо в глаза. – Мира, дорогая, времена меняются. Собери детей к трем, нам нужно многое решить сегодня.

Краткую секунду он буравил меня обсидиановым взглядом, словно внушая свои мысли, затем развернулся и вышел на веранду. Дверь захлопнулась за ним вместе с деловым и довольно суровым: «Алло, Эрлих слушает». А я так и осталась стоять посреди гостиной, не понимая, что произошло.

Каждое воскресенье мы устраивали семейный обед. Я отчетливо помнила, когда именно зародилась наша традиция. Пока дети были маленькими, совместные обеды и ужины казались чем-то самими собой разумеющимся: никто из членов большой семьи не придавал им особого значения. Все изменилось с переездом Вэла. Как только ему исполнилось восемнадцать лет, он спросил: «Могу ли я пожить в квартире отца?» Тогда его простая просьба больно отозвалась в моем сердце. Даже спустя дюжину лет я не ответила бы точно, был ли это материнский инстинкт, не желавший отпустить своего ребенка, или эхо канувшего в небытие прошлого, которое я хотела навсегда вычеркнуть из памяти. В любом случае, я не нашла причин ответить сыну «Нет», оставив за собой единственное непреложное правило: хотя бы раз в неделю он должен был приезжать домой. Так родилась традиция воскресных семейных обедов.