- Люб он тебе, Марьюшка? – спросил тихо.

Показалось, что ударили ножом под сердце и повернули в ране. Закрыла ладонями лицо, заплакала.

- Нельзя мне замуж, батюшка, ты же знаешь. Ни за него, ни за кого. Он состарится и умрет, а я останусь. Не хочу такого, ни себе, ни ему. Никому. Лучше одной. Вековухой – вечно.

Отец не ответил. Поцеловал в висок и вышел.

Марье было больно и за него тоже. Но он сделал свой выбор: упросил Великих матерей дать ей жизнь. Теперь настал ее черед выбирать. И кто бы знал, как тяжело это было сделать.

7. 6.

- Мореюшка, помоги, родненький.

Заплаканная баба так низко надвинула на лоб рогатую кику, что та нависла над глазами. Как будто спрятать их хотела. Морей терпеливо ждал, когда она наконец перестанет причитать и перейдет к делу.

- Говорят, ты можешь узнать, в тягости кто или нет.

- Зачем? – поморщился знахарь. – Зашевелится младенец, вот и узнаешь. Или грех какой случился?

- Случился, батюшка, - завыла баба. – Попутали нечистые.

- Травить все равно не буду, и не проси.

- И не надо. Мне бы узнать только, тяжелая ли. С мужем давно ничего, не хочет меня. Есть у него полюбовница.

- И что делать будешь, если понесла?

Морей запретил себе судить тех, кто к нему приходит. Его дело – помогать, если может. А с совестью пусть сами разбираются. Ему бы со своей как-нибудь в лад прийти.

- Напою сикерой допьяна, лягу с ним рядом, потом скажу, что все случилось, а не помнит – ну так сам виноват.

- Хорошо, помогу. Но стоить будет дорого.

Были те, с кого денег вообще не брал. Но вот таких хитрых – не жалел.

- Сколько скажешь, столько и дам, батюшка.

- Пойди на пруд, налови десяток лягух побольше. Смотри, чтобы целые были, осторожнее.

Баба вытаращила глаза и сама стала похожа на квакшу. Но перечить не осмелилась. Подхватила подол и побежала.

- Зачем лягухи, батюшка? – лаской юркнула в чулан Марья.

- Не подслушивай, как Княжич, - нахмурился Морей.

- Разве мне не надо знать?

- Надо. Узнаешь.

И понимал он, что должен всему ее научить, но словно огнем жгло изнутри, когда касалось бабьих дел. С тех пор как сказала Марья, что никогда не будет у нее детей. Видел ведь, что мается и тоскует. Знал за собой вину – это он выбирал для нее между смертью и вечной жизнью. Но что теперь поделаешь.

Баба вернулась с лягухами в коробе, и Морей протянул ей глиняную посудину.

- Пойди в нужник и помочись сюда. И принеси.

- З-зачем? – та аж заикаться начала от стыда и испуга.

- Пить будешь! – рявкнул Морей. – Или делай что сказано, или иди отсюда.

Пока баба сидела в отхожем месте, он перебрал лягух, оставил самую крупную, а прочих отдал Марье, чтобы выпустила в траву. Потом оттянул лягушью кожу, проколол кончиком ножа и накапал туда через полый стебель мочи.

- Держи, - протянул бабе лягуху. – Дома посадишь в кувшин с водой. Если через два дня отложит икру, значит, ты в тягости*.

- Это правда? – удивленно спросила Марья, когда на дорожке смолкли шаги. – Отложит икру?

- Ты же слышала, - Морей недовольно дернул уголком рта. – К чему мне ее обманывать? Хватит того, что она будет своего мужа дурить.

Марья убежала, а он сел на лавку, обхватив голову руками. И такая вдруг напала тоска – хоть волком вой.

Пока дочь была маленькой, старался не думать о ее доле. Радовался, что есть у него память о любимой Добронеге. К тому же других детей так и не появилось. Любава дважды скинула плод, а потом и вовсе перестала тяжелеть. Но чем старше становилась Марьюшка, тем смурнее было у Морея на душе.

Пытался убедить себя, что будет она жить вечно, а значит, не исчезнет его род на земле. Хоть что-то от него да останется. Пусть не так, как заведено у людей, от колена к колену, но ничего не поделаешь. И все же…