В любом случае ни одной подружки она не завела, а ухажеры действовали известным методом для малолетних обезьян: нравится девочка – дай по башке учебником, дери за волосы и кидай ее вещи по классу. Да я и сам всех юных джентльменов, позволяющих себе попытку принести конфетку, донести портфель или проводить до дому, разгонял подзатыльниками и крутил уши, зажимая в углу. Жалобы на мое поведение ливнем обрушились на директора, а мы с отцом стали постоянными подсудимыми на родительских собраниях.

Помню самое первое, которое грянуло через полтора месяца после начала учебного года. Прозвенел звонок, и меня вихрем вынесло из кабинета. Я всегда собирался за пять минут до конца урока, чтобы встретить Альбину на выходе из класса. Училась она и впрямь через стену, так что я застал первых же детей, выходящих в коридор. Три девочки увидели меня, переглянулись, зашептались и удрали. Я насторожился. Вслед за ними выглянул мальчишка и с присущей малышне бестолковостью отпрянул и заорал: «Он здесь, он здесь»! И побежал вглубь кабинета. А это уже было тревожно.

Я открыл дверь и вошел. От парты Альбины прыснули в стороны пацаны. Она сидела, уронив голову на руки, и плакала. На моих глазах с заднего ряда пролетела губка для доски и отскочила от ее макушки. Мои глаза налились кровью. Я рванулся в сторону меткого стрелка, и малышня, как плотва, с визгом бросилась врассыпную. Он петлял от меня между партами, и пришлось погоняться, закипая все сильнее, пока не загнал в угол и не схватил его за загривок. Мальчишка попался отчаянный, смелый, сразу принялся пинаться, отбиваться, и я с силой придавил его спиной к стене.

– Что ты сделал? – рявкнул я так, что малышня притихла. – НУ?!

– Он плюнул на ее рисунок, – заложила его мелкая девчонка, по интонации явно жуткая ябеда. – И кинул в нее губкой!

– Что-о-о-о-о? – я задохнулся от гнева.

Альбина любила рисовать, и это у нее здорово получалось, в отличие от меня. Она бережно хранила все свои рисунки в специальной полке. Дарила мне свои творения, я их тоже складывал и пересматривал. Это всегда был для нее способ выражать свои чувства, и только что в эти чувства наплевали! Ох, как я разозлился!

За шкирку я подтащил его к парте Альбины и посмотрел на заплеванный рисунок. На нем были мы: две детские фигуры посреди одуванчикового поля, которые держались за руки. А само место соединения наших ладоней напоминало клубок из разноцветных ниток с исходящими в стороны лучами, как от солнца. Как это было похоже на то, что я ощущал, когда брал ее за руку! И как же меня ударило тем, что какой-то мелкий пакостник посмел оплевать наши светлые чувства. О-о-о-о, я хотел его уничтожить!

– Извиняйся! – рыкнул я, хватая его за шею у основания черепа.

Альбина подняла заплаканное личико от парты и испуганно уставилась на нас. Я думаю, извинения были ей не нужны. Это я хотел сатисфакции. От злости, от бессилия как-то исправить ситуацию я делал, что мог.

– Не буду! – тявкнул поганец.

Я схватил его за ухо и принялся методично выкручивать, пока он не завизжал.

– Извиняйся, сказал! – я толкнул его вперед так, что он навис лицом над рисунком и уперся руками в стол, изо всех силенок сопротивляясь моей удерживающей силе. И в этот момент в класс вошла учительница.

– МарьИванна, МарьИванна, – да не помню я, как ее звали, – скажите ему-у-у-у-у! – заверещал мальчишка.

– Вольский! Немедленно отпусти Огаркова. Все ваши конфликты можно разрешить словами, – поддержала его учительница, направляясь к нам по проходу.

– Не отпущу, пока не извинится, – упрямо процедил я сквозь зубы.