Радуя глаз, оставляло увиденное на душе грусть-печаль. Ясное дело, счастье не только в этих сверхмощных и шикарных автомобилях, автострадах шестиполосных. Но вот что обидно до жути: чем мы хуже этих нами же битых европейцев? Могли бы жить не хуже. Страна – богатая, народ – талантливый. Так в чем беда?

Беда одна, беда уже нескольких поколений – никак не повезет на командира экипажа. Вот и получается, как в той песенке фронтовых лет: «Мы летим, ковыляя во мгле…»

Но подобные мысли слишком далеко могли завести, как и предшествующий разговор с Мельниковым.

– Экипаж! – чуть напряг Першилин голос, и ларинги теснее обжали горло. – Разговорчики! Соблюдаем дисциплину радиообмена.

Старый прием, известная лазейка: когда не знаешь, что сказать, смело повышай голос. Костя был недоволен собой. Но боевая машина – не трибуна для упражнений в словоблудии.

Першилин отпустил подпружиненную тангенту переговорного устройства. Каков, однако, Бородин! Впрочем, что удивительного? Взрослея, парень приобретает собственное мнение о мире, который столь стремительно меняется. Ведь и сам Костя смотрел вокруг иными глазами, когда засек белый планер, возвращаясь на аэродром из полета в зону.

И тоже было в зените лето, и небосклон, дочиста отмытый грибным дождем, уже отшумевшим, чуть подсинили первые сумерки. В легком воздухе планер парил диковинной белой птицей, рождая у Кости ощущение праздника.

Праздник длился недолго. На лаковом фюзеляже была голова орла – опознавательный знак дислоцированного рядышком – по ту сторону границы – авиационного соединения НАТО. На мгновение холодком обожгла мысль: не сам ли он, недавно прибывший по замене молодой командир экипажа, потерял ориентировку и залетел на чужую территорию?

С ним был штурман, служивший в Группе не первый год. Он отсек сомнения и кивнул Першилину на обтекаемые гондолы под крыльями планера. Почудился даже высверк линз, блеск мощных объективов. А внизу учебный центр Группы войск, да и аэродром недалеко.

Костя сжал зубы. Крепко сцепил, словно было между зубами лезвие ножа, с которым ему сейчас лезть на абордаж. Ничего другого не оставалось, между прочим: в гнездах незаряженных НУРСами блоков беспечно посвистывал ветер.

А планер – уплывал. Ловя распластанными плоскостями последние перед закатом восходящие потоки, спиралью набирая высоту, а с высотой подкапливая потенциальный запас скорости, планер уходил к границе. Першилин запросил командно-диспетчерский пункт.

«Действуйте по обстановке», – уклонилась земля от решения и ответственности. Тогдашний руководитель полетов хотел без приключений дослужить до пенсии. Костя понял ответ правильно: «Бери решение на себя, раз такой глазастый и все замечаешь. Но и все шишки, все предстоящие иголки со скипидаром – тоже твои».

Уходило, невозвратно уходило время, и столь же беззвучно в этом наяву привидевшемся недобром сне ускользала чужая белая птица. Недрогнувшей рукой Першилин послал вертолет вдогон.

В игру вступило третье действующее лицо. По ту сторону близкой совсем границы, не пересекая покуда невидимой черты, утюжил полозьями воздух боевой вертолет «Хьюз-Кобра». Это меняло дело. На душе сразу повеселело. Першилин плотнее охватил рубчатые рукоятки ручки и рычага «шаг-газ». Пилотаж мог стать его оружием. А так на борту одна ракетница. Но в крайнем случае и о ней не стоило забывать.

Еще вспомнил Костя начальные уроки физики. Учительница сближает противоположно заряженные никелированные шарики, сейчас между ними проскочит искра – молния.

Два боевых вертолета шли параллельным курсом, разделенные границей, а между ними плыл белокрылый планер. От земли поднимались сумерки, солнце краешком коснулось горизонта, и его лучи насквозь прошивали кабину планера. Костя отчетливо видел полулежащего пилота, крутившего головой в разные стороны. Неожиданно тот сдернул легкий кожаный шлемофон и помахал «Кобре». При этом на плечи нарушителя воздушного пространства волной упали медно-рыжие кудри: планер пилотировала женщина.