Одна из дверей, ведущих на крепостную стену, открылась, и Ниарэ, прищурившись, различил в наступающих сумерках фигуру Лиры Савен. Она одна, не считая самого Ниарэ, не желала отказываться от дурацких длинных одеяний, которые некогда любил их народ. Почему так цепляется за прошлое Лира, Ниарэ точно сказать не мог. А сам он был уже слишком стар, чтобы что-нибудь менять. Никто из хозяев не пытался переучить его жить на римский лад, и уж точно он не стал бы делать этого теперь сам.

Глядя, как медленно приближается невысокий узкоплечий силуэт, как слабо покачиваются на ветру непослушные пряди светлых волос, которые намэ безуспешно пыталась забрать в хвост, Ниарэ подумал, что намэ, несмотря на её возраст, всё ещё такой же ребёнок, каких Ниарэ приходилось обучать всю его жизнь. Ребёнок, которого слишком рано выбросили во взрослую жизнь. Ребёнок, которого так толком и не успели доучить. Ребёнок, который никогда уже не станет взрослым, потому что жизнь не оставила ему времени, чтобы взрослеть.

— Доброго дня, — сказала намэ своим мягким голосом, от которого у каждого, кто слышал эти звуки, мурашки разбегались по спине.

Ниарэ не отрываясь смотрел на ту, кто решил побеспокоить его.

— Уже вечер, намэ, — Ниарэ ответил лёгким поклоном. — И скоро наступит ночь.

Ни одна мышца не напряглась на мягком лице Лиры Савен. Намэ отвернулась и положила пальцы на зубец крепости. Взгляд её устремился вниз — на бесконечную равнину малой Азии. До Рима лёту оставалось несколько дней, но Лира медлила. Крылатые начинали роптать, а она всё никак не желала отдавать приказ.

— Вы правы, — согласилась Савен. — Скоро наступит ночь.

Оба замолкли. Ниарэ подошёл ближе и остановился в шаге от намэ. Он тоже смотрел вниз.

— Вы когда-нибудь бывали в Риме? — спросила Лира.

Ниарэ кивнул.

— Несколько раз.

— До войны или после?

— Один раз до войны. Потом… потом уже после неё, — Ниарэ не стал говорить «когда я был в плену». Он знал, что для него и Лиры эта пара слов имеет разное значение, и не хотел лишний раз напоминать о том, о чём собеседница хотела забыть.

— А я не успела… — сказала Лира тихо. Ниарэ знал, что намэ держали именно там, в подземельях поместья Флавиев, но поправлять её не стал. Он понял, что Лира имеет в виду. — Говорят, там красиво, — с грустью закончила та.

— Говорят, — согласился Ниарэ. Помолчал и добавил. — Я бы тоже так сказал. Рим… не похож на наши города. На Александрию тоже не похож. Но в нём есть своя прелесть, магия, которую давно уже утратил наш народ.

— Магия… — повторила Савен, мрачнея на глазах.

— Я не о той науке, которую принесли на эту землю патриции, — Ниарэ едва заметно поднял краешек губ в улыбке. — Нет.

— Я тоже не о ней, — Савен стала ещё мрачней. Замолкла. И только после долгой паузы продолжила: — Я всё думаю, Ниарэ… Вправе ли мы карать?

Ниарэ перевёл взгляд на Лиру. Он не был удивлён.

— Не в праве, — согласился Ниарэ. — Не слушайте тех, кто жаждет мести.

— Что тогда? — Лира нерешительно взглянула на него. — Остановиться здесь… И всё потерять?

— Именно так, — взгляд Ниарэ стал серьёзней, — дело не в каре, — повторил он. — Дело в том, что у нас нет выбора. — Он вздохнул. — Я прожил в Риме больше десятка лет. Я знаю римлян так же хорошо, как и вас. Я не желаю им зла.

— Но вы здесь.

Ниарэ сделал вид, что не заметил её слов, и вместо ответа продолжал:

— Крылатые и энтари никогда не смогут жить бок о бок. Энтари никогда не поверят в то, что равным может быть тот, кто не держит у твоего горла меча.

— Это дикость.

— Мы не в праве судить… да осуждение и не поможет нам. Но боюсь, этот конфликт невозможно разрешить. Римлянин понимает только звон меча. Для крылатых неприемлимо каждый день держать наготове меч и не атаковать. В чём-то мы более чувственные и дикие, чем они. Наши катар-талах не были способны сдерживать себя. Способны ли те, кого собрали вы?