У добродушного простака и впрямь глаза смотрели ласково, удивляя синевой. А то, что эти глаза всякую нечистоту видят даже под утонченной личиной, поняли далеко не сразу.

Своей инспекторской властью Тихон впервые воспользовался недели через две по вступлении в должность. Приметил в вестибюле, в темном уголке, сиротливо стоящего пожилого человека в полысевшей от ветхости собачьей дохе, с шапкой в покорных опущенных руках. Подошел:

– Вы кого-то ожидаете?

– Не извольте беспокоиться… – ответил человек с поклоном. – У меня сын на втором курсе. За ним пошли.

Через час Тихон увидел отца семинариста на том же месте. Снова подошел.

– Не извольте беспокоиться! Сын занят, но я подожду… Ничего, ничего!

– Разрешите узнать фамилию воспитанника?

– Вжибылович.

Тихон подозвал к себе проходившего мимо семинариста:

– Прошу вас позвать ко мне в кабинет воспитанника Вжибыловича.

Всего через полминуты, поднявшись на второй этаж, увидел семинариста перед дверьми инспекторской. Лицо удивительно белое, спина прямая, глаза голубые, чистые.

– Вы меня вызывали, отец инспектор?

– Вызывал… Разве вам не известно, что отец ожидает вас?

Глаза семинариста забегали.

– Идите к своему батюшке.

Ушел и почти тотчас появился в коридоре.

– Вжибылович! – окликнул отец инспектор семинариста: встал как лист перед травой. – Догоните батюшку, выслушайте, проводите до вокзала или куда ему надо… Ваша оценка за поведение в семестре – единица.

– Отец инспектор, я дисциплину не нарушаю.

– Непочтение к родителям – худшая из провинностей. Повторяю, догоните вашего отца и нижайше, нижайше умоляйте простить ваш грех.

С этой поры отец инспектор стал слышать у себя за спиной настороженную тишину. Семинаристы не только не шушукались, но и глазами не провожали – воспитанный народ. Замечания выслушивали вежливо, даже подобострастно, но инспекторские простоту и улыбки принимали за иезуитское коварство. Даже отсутствие взысканий вызывало страх. И вдруг – происшествие.

Старшекурсники решились отметить сразу два дня рождения. Обоим именинникам исполнилось по семнадцать лет.

Тихон был у себя в кабинете, знакомился с делами воспитанников. Картина получалась преудивительная. Из ста пятнадцати семинаристов – ни единого из семьи священника. Только двое – сыновья диаконов, один – регента, семеро – псаломщиков. Остальные – дети чиновников, зажиточных крестьян, сельских учителей.

В дверь постучали, вошел полный розовощекий семинарист пятого курса, представился:

– Владимир Вавресюк. Господин инспектор, разрешите доложить: воспитанники Трач и Дымша празднуют с вином – купили две бутылки кагора – свои дни рождения. Они все теперь во втором дортуаре шестого курса.

– Идите во второй дортуар шестого курса, – сказал Тихон, собирая со стола бумаги, – и так же прямо, как мне, сообщите собравшимся там, что инспектор по вашему докладу прибудет на место происшествия… весьма скоро.

Ровно через десять минут в дверь, где ни живы ни мертвы сидели нарушители дисциплины, раздался стук. Вошел инспектор. В руках две книги: томик Державина и томик Надсона.

– Позвольте поздравить именинников.

Дымша и Трач поднялись, оба бледные, головы опущены.

– Кто из вас более склонен к классике?

– Видимо, я. – Дымша поклонился.

– Примите Державина, а Надсона – вам. И разрешите побыть с вами несколько минут.

– Пожалуйста, отец инспектор! – Подали стул, поставили к пустому столу, вино и еду успели спрятать, но в глазах испуг.

– Я слышал, будто русский язык у местного общества почитается за язык хлопов. Говорить кому бы то ни было, что это не так, что русский язык высоко ценили Ломоносов, Мериме, Бисмарк, Пушкин, Гоголь, – смысла не имеет… Но пусть о языке великороссов, о его богатстве, о его музыке, о возможностях проникать в бездны мысли или же быть легким, безыскусным, а то и ужасно грубым – пусть обо всем этом расскажут поэты… Давайте устроим литературный праздник. Ну, скажем: русская поэзия от Державина до Надсона. На праздник пригласим гимназистов, всех любителей словесности…