Никому еще не известный в Холме, Тихон пошел поклониться чудотворной иконе Божией Матери.

До вечерни оставалось часа полтора, людей в соборе было мало. Вдоль стены на лавках сидело несколько благообразных старушек. Внимали лепету отрока с огромной головой.

Церковная прислуга протирала иконы, меняла цветы. Весна еще не набрала тепла, а цветов уже много. Видимо, выращивали в парниках.

Чудотворный образ, привинченный к раме, был поднят над Царскими вратами.

– Приложиться пришел? – спросила Тихона одна из прислужниц. – Опускают по субботам да по воскресеньям. В субботы акафисты служат, в воскресенье – простые молебны.

Лик Богородицы светился ласковым участием. Чудотворный образ пережил с народом все его беды, принял столько горчайших честнейших молений, столько простил людям, что хотелось оставаться перед ним безмолвным, биение сердца заменяло слова.

Икону пересекал шрам. Крымские татары, разорившие Холм в 1499 году, святыни русских не пощадили. Сдирая золотые ризы, рубанули саблей.

Не раз и не два соборные батюшки закапывали икону в потаенных местах, спасая от посягательств католиков. Католики упорно охотились за православным источником благодати. Униатский епископ Яков Суша упросил польского короля Яна Казимира отнять икону у схизматиков. Все делалось втайне. Королевская комиссия пала на головы православного Холма как снег среди лета. Униаты явились на обычную службу с жолнерами. Когда забирали икону, некий православный монах кричал «Караул!», грозился Хмельницкому жаловаться. И Хмельницкий явил полякам казацкую силу. Присмирели униаты, вернули святыню, но кратким получилось торжество. Снова двинулись друг на друга казаки и поляки. Униаты захватили икону, увезли в Люблин, доставили в войско Яна Казимира. 20 июня 1651 года чудотворный образ Холмской Божией Матери был под Берестечком у короля. Крепко побили поляки казаков.

В 1672 году король Михаил Корибут Вишневецкий во время нашествия крымских татар приказал привезти Холмскую икону в свою армию.

Годами владели польские костелы русской святыней, но мир менялся, сильные становились слабыми, слабые преображались, и православный народ вновь обретал свое сокровище – завет пращуров, зримую молитву, тишину земли.

Безмолвное моление сладостно глубиной. Разверзается сердце, как Вселенная, а Вселенная входит в сердце, умещаясь в нем.

Кто-то настойчиво потянул Тихона за подол рясы. Большеголовый отрок, сияя огромными глазами, лепетал что-то радостное.

– Наклонись, – сказала Тихону старушка.

Он наклонился к отроку, и тот сказал тихо, но внятно, с детской хрипотцой в голосе:

– Владыка! Владыка!

– Ты ошибся, отрок, – сказал Тихон. – Я – иеромонах.

– Владыка! Владыка! – закричал мальчик и со всех ног побежал к алтарю.

Споткнулся, упал и, растянувшись, бил ладошками перед собой и звенел на весь собор:

– Господи! К нам владыка приехал, Тобою возлюбленный!

Старушки потянулись из углов поглядеть, что случилось. Тихон, поклонившись иконе, вышел в придел, а оттуда на улицу.

Проснулся отец инспектор затемно. Молился. Утром в семинарской домовой церкви ректор Климент представит его воспитанникам.

К предшественнику Тихона в семинарии привыкнуть не успели… Однако ж сравнивать будут.

Слово отец ректор сказал краткое:

– Иеромонах Тихон, назначенный к нам в Холм на должность инспектора, был до того преподавателем Псковской семинарии. Псков для Русской земли – твердыня, а наш Холм – твердыня для православия. Дай-то Бог, чтобы мы, преподаватели, любили вас, а вы, ученики наши, отвечали любовью же, ибо и вы и мы приставлены Господом к делу общему, к делу негромкому, но великому. Примите отца инспектора со всем сердцем.