Я передал управление Кристи и откинулся на спинку кресла, чувствуя, как по спине под скафандром стекает капля пота, а другая в это время падает со лба.

Гектор, встревоженный пальбой, спустился с потолка на мое плечо, несколько секунд рассматривал мое ошалевшее лицо, а затем фыркнул и стал умываться. В переводе с жестового крысиного это, наверное, можно было расценить, как пожимание плечами. Дескать, чего ты так разволновался? Все же нормально, все живы. Что ж, в самообладании озимандийской крысе не откажешь.

***

Распылитель над нашими головами издал тихое шипение, обдавая скафандры мелким дождем из антисептика, тут же начавшего высыхать, едва перед нами стали раздвигаться двери шлюза. Предосторожность была, в общем-то, излишней: никаких страшных микроорганизмов в здешних местах обнаружено не было, а мы с ребятами уже не раз рисковали выходить на пляж в плавках и купальниках, и никто от этого пока струпьями не покрылся. Однако шлюз для дезинфекции считался на Озимандии чем-то вроде хорошего тона: если у тебя на станции его нет, ты или нищий, или неряха.

Еще когда наш слегка потрепанный караван въехал во внутренний двор станции Сири, я испытал ставшее уже привычным, но не утратившее остроты чувство: я дома. После года скитаний по планете, ночевок в отеле и в кресле броневика, наша небольшая станция из нескольких стандартных куполов с капсульными спальнями казалась чем-то роскошным, почти дворцом.

Станция стояла на вершине пологого холма, расчищенного от леса и грибных лиан. Отсюда открывался вид на плещущееся в нескольких сотнях метров к югу море, и я обожал глядеть на него сквозь иллюминатор на верхнем этаже, где мы устроили нечто среднее между кают-компанией и переговоркой.

Двери шлюза раскрылись, и мы выбрались из тесного шлюза в холл, где над шкафом со скафандрами радостно сияла голубая неоновая надпись «Добро пожаловать!».

Постояльцев тут же взяла в оборот Марина, одетая ради такого случая в роскошное черное платье, и стала помогать им освобождаться от скафандров. Прочие раздевались сами, разглядывая интерьер холла: яркие постеры, матовые белые кресла и выложенную на досуге Норбертом мозаику в виде нашего герба над дверями.

Я остановился посреди холла, снял шлем и потянулся, чувствуя, как наполняются кровью мышцы, затекшие в долгой поездке. Голова слегка побаливала – должно быть, от напряжения в боевом режиме. Сейчас мне больше всего хотелось принять душ, потом съесть что-нибудь вредное для организма, опционально еще выпить полстакана чего-нибудь, тоже не слишком полезного, поваляться пару часов в капсуле прежде, чем меня захлестнет волна текущих дел. План был вполне выполнимый, однако с первых же секунд пошел прахом.

– Простите, а можно попросить вас показать мне станцию? – раздался у меня за спиной слегка взволнованный голос.

Я обернулся. За моей спиной стояла смуглая девочка из Orange sun, расплывшаяся в застенчивой улыбке, с черными волосами, рассыпавшимися по обшивке новенького белого скафандра.

Я сделал усилие, чтобы не поморщиться от идеи, что вместо того, чтобы растянуться в капсуле и запустить «Первого всадника», мне придется сейчас работать экскурсоводом. Ладно, будем гостеприимными. Тем более, с прессой.

– Хорошо, пойдемте, – кивнул я. – Вас как зовут? А то я, признаться, запамятовал.

– Руби, – ответила она. – А на Земле я была Эмилия Агнес Рубио, из Гвадалахары. Пробовала блогерствовать, но там это совершенно никому было не нужно. Ни освещение выборов в моем штате, ни проблемы окружающей среды, всем все было абсолютно по барабану, представляете?