— Не веришь, — сокрушенно покачал головой диктатор. — Старому корешу — не веришь… А зря. Лысый! Приведи мутантов.

Все они шли своими ногами — и это, зная Толяновы методы ведения допроса, Герман уже посчитал удачей. Руки связаны за спиной. Гарри без очков, близоруко щурит заплывшие глаза. Одна рука примотана к телу, вторая висит на перевязи. Левая, стрелковая. Сломали, уроды, дай бог, чтобы срослась нормально… Сперва ведь Катя как-то по-другому мальчишку назвала, сейчас уже и не вспомнишь, как. А в Гарри он превратился, когда стало ясно, что плохо видит, и пришлось разыскивать в завалах очки. Хоть и близорукий, а стрелок — от бога, только бы руку не сильно повредили.

Видно, что обоих парней жестоко били, особенно досталось Джеку. Вместо смазливой физиономии — сплошной красно-синий блин. Достебался, поганец. Вот что за характер такой — и перед расстрелом не удержится, ржать будет! С самого младенчества всех подряд цепляет, как только говорить научился. Герман его по детству даже наказывать не мог, рука от смеха опускалась. Как вот его лупить, если смешит до слез?.. А Олеська вроде цела.

Герман действительно знал Толяна. И знал, что жестокий псих ни перед чем не остановится. Но и Толян крутой нрав командира адаптов знал. Стычек между ними давно не случалось, худо-бедно поддерживали мир, однако Толян хорошо помнил, что за своих девчонок Герман глотку перегрызет. Олесю не били и не насиловали, это командир сразу понял.

— Здравия желаю, — прошлепал губами-оладьями Джек. Привычная ухмылка на изуродованном побоями лице выглядела жутковато. — Докладаю: втроем одиннадцать бойцов положили. Мы б и с остальными управились, да с большака этот урод нарисовался, — Джек мотнул головой на Толяна. — А с ним отряд, с автоматами. Там уже без вариантов было… Как Сталкер с Ларкой? Добрались? Бункерный живой?

— Добрались, — обронил Герман, — и бункерный живой. — Сейчас главное было — не раскисать. Чтобы ребята не почувствовали. С возрастом он стал безобразно сентиментальным, по молодости таким не был. — Через месяц домой вас заберу, раньше никак… Еще раз хоть пальцем тронешь, — пригрозил Толяну, — хоть кого — хрен тебе, а не бункерный! Ясно?

— Без базара, — согласился Толян. — Этому вот только скажи, — он ткнул в Джека, — чтобы язык свой поганый в задницу засунул! Мои, знаешь, тоже не железные. Нервничают.

— Засунет. — Герман строго посмотрел на Джека.

— Засуну, — легко согласился тот. — А при чем тут бункерный?

— Ни при чем.

— А по-моему, причем, — пристально глядя на командира, проговорила вдруг Олеся. — Герман… Ты нас на бункерного менять собрался, что ли?

Глаза всех троих уставились на командира — недоуменно и недоверчиво.

— А вот это не ваше дело, — обрубил Герман. — Всё, не прощаюсь. Через месяц приду… Уводи, Толян.

— А ну, брысь! — отшатнулся от протянувшего руки Лысого Джек. — Олеська правильно сказала? Менять будешь?

— А если и так? — Взгляда Герман не отвел.

Он мог вести себя с ребятами по-разному, но старался им не врать. Сам всегда учил: если сделал какую дрянь, так имей смелость признаться. А уж пытаться обмануть Жеку — вовсе гиблое дело, до сих пор ни у кого не прокатывало.

— Если так, то хоть бы нас сперва спросил, — оглянувшись на друзей, заявил Джек. — Может, мы домой не хотим? Может, нам тут нравится? А чё — хозяин щедрый, прислуга ласковая… — Заплывшие кровоподтеками глаза со знакомой издевкой стрельнули поочередно в Толяна и Лысого. — Ни кнута, ни матюгов не жалеют.

— Ты кого, сука, прислугой назвал?! — немедленно оскорбился Лысый, и от удара Джека спас только повелительный окрик Толяна.