– Стой! Парень, стой! – тормозят его у самой цели. – Ее нельзя сейчас трогать… Мы сами… Сами… Тебе нельзя… Будет лишь хуже…

Изломанное человеческое тело выглядит страшно, очень странно для оборотня. Она, словно кукла, с которой играл брат владелицы и нарочно повредил все, что только мог, потому что сестренка случайно наступила на его самолетик…

Трофиму бы отвернуться. Но он смотрит… Смотрит… Смотрит…

***

Полицейский из ОПО отводит Трофима в сторону. Мать и отчим поехали в больницу вместе со Славой…

Трофим тут один за всех… И не уйти. Не сбежать к сестре, которая сейчас борется за жизнь. Он должен ответить. Обязан властям оборотней.

И Трофим отвечает. Кусая в кровь губы, мыслями находясь там, в приемном покое…

– Она ваша неродная сестра? Удочеренная?

– Родная…

– Но ведь она человек…

– Отец погиб на одном из заданий ПОН… Мне тогда едва исполнилось шесть лет. Мать какое-то время горевала, но затем нашла себе нэнги из сослуживцев погибшего папы… Он, видимо, давно сох по ней, но не пытался вмешаться в чужую семью. Потом, как водится, потихоньку стал помогать… поддерживать. После они поженились. Слава – их дочь. Да. Она человек…

Фраза почему-то звучит из уст Трофима как приговор. Он вздрагивает от этого ощущения… Да, она человек…

– Да, такое бывает, если оба оборотня не доминантные… Ни одни гены не берут верх, и рождается человек с небольшими зачатками оборотня. Чуть лучше регенерирует, меньше болеет, немного сильнее обычного смертного…

– Я могу уже ехать к родным? – вскрикивает Трофим. Эмоции рвут на части, и сил держаться спокойно не хватает.

С минуту верпантера из ОПО смотрит, медлит, думает…

Затем дает отмашку – и словами, и жестом:

– Езжайте.

***

…Больница…

Отточенная суета врачей и медсестер. Каждый на своем месте, но неизменно спешит. Потому что это отделение хирургии… Здесь каждая минута дорога, каждая секунда промедления может быть оплачена жизнью…

Удушливые запахи дезинфекторов, лекарств… Искусственные, такие неприятные оборотню, который привык к ароматам леса, земли, зелени… Но они хоть как-то перебивают запахи человеческой боли… Крови, плоти и… боли…

Оборотни чувствуют их как запахи гормонов, что выделяются в подобные минуты. И от них внутри что-то перекручивается, свербит, саднит. Словно организм напоминает двусущим, что они, пусть и наполовину, но тоже люди…

Возле окон запахи перепревшей земли в цветочных горшках и слабые ароматы пыльцы смешиваются со сквозняком с улицы. Он приносит небольшое, но облегчение – тонкую струйку прохладного, свежего воздуха, что пахнет наступающим теплом и солнцем…

Тенк-тенк-тенк… Звучит аппаратура…

Звяк-звяк-звяк… Звучат в коридоре каталки…

Шуршат и сливаются короткие разговоры…

Зигзаги кардиограммы на мониторе красной линией жизни отмеряют часы…

Цифры, графики что-то показывают медикам.

Человеческие врачи. Такие непривычные Трофиму. Но именно на них вся надежда. Медики-оборотни в один голос твердили, что Слава не выживет, нет смысла оперировать и мучить ее. Пусть уж уйдет спокойно, под обезболивающими.

А вот человеческие врачи все-таки взялись за скальпели. Сказали, что еще поборются.

Мать сжалась на диванчике в коридоре, отчим ее обнимает и успокаивает.

Трофим не может. Нет у него сейчас правильных слов, нет веры в лучшее… Внутри почему-то растет пустота и ощущение обреченности. И он нарочно унес все это подальше, к окну, чтобы не травмировать близких…

…Хирург с усталым, чуть осунувшимся лицом и щеками, изрезанными продольными морщинками, выходит из операционной…

– Вы ее вылечите? – срывается с губ Трофима вопрос.