Мама закрыла ее изнутри.

— Тихо! — бросаю Маку через плечо. — Сейчас нам откроют, — говорю недовольно.

Ой, что будет… Моя мама Макара порвет.

Легонько стучу. Мама могла уложить моих принцесс спать, и будить детей по прихоти вдруг свалившегося, как снег на голову, отца, не собираюсь.

— Оля, тише, — предупреждает мама, открывая дверь.

Распахивает, видит Мака, и выражение ее лица тут же меняется. Она с непроницаемой маской смотрит то на него, то на меня.

— Явился, — выплевывает, не скрывая своего презрения. — На порог тебя, говнюк, не пущу!

И ведь не пустит. Я знаю.

— Мама, — начинаю. Но она тут же затыкает меня.

— Не мамкай! — говорит строго. — Ты заходи. Одна! — пропускает меня, после этого встает стеной.

Бросаю на Маковецкого предупреждающий взгляд, пожимаю плечами. Хотел познакомиться с девочками? Сначала пройди мою маму!

С Маратом и Давидом у нас один отец, а матери разные. Мы росли вместе, семья у нас была дружная. По крайней мере, мне так запомнилось.

Я только потом узнала, что моим старшим братьям приходилось совсем не легко.

— Добрый вечер, Татьяна Дмитриевна, — вежливо и совершенно спокойно здоровается Макар. — Очень рад, что вы меня так быстро узнали, — смотрит моей маме прямо в глаза, взгляд не прячет. — Позволите? — показывает за порог.

— Нет! — Мама встает стеной.

— Ну не будем же мы устраивать разборки на лестничной клетке.— Глаза мужчины горят опасным блеском.

— Мама, впусти его, — прошу уставшую женщину. — Маковецкий —баран упертый. Он дверь выбьет, — предупреждаю. За что тут же получаю осуждающий взгляд.

— Заходи, — цедит сквозь зубы. — Но дальше порога ты не пройдешь.

Мак делает шаг вперед, закрывает за собой дверь. Пространство тут же сужается, становится тесно.

Мужчина в нашей квартире —крайне редкий гость.

Братья стараются лишний раз не приезжать, ведь за каждым из них может быть слежка. А Ипполита я в квартиру практически никогда не привожу.

Мы обычно встречаемся на нейтральной территории. Или едем к нему.

— Нам нужно поговорить, — обращаюсь к маме обреченно. — Макар все знает.

— Да уж поняла, — произносит с горькой ухмылкой. — Я тебя предупреждала, — заводит старую пластинку. — Твои братья не смогли промолчать.

— Прошу, не начинай! — раздражение одолевает. Неужели нельзя раз в жизни взять и промолчать?

— Я к детям, — отвечает. Строго смотрит то на Мака, то на меня. — Даже не вздумай в детскую сунуться, — предупреждает Маковецкого. Каждое слово пропитано злостью. — Как вас в детстве гоняла, так и сейчас смогу!

Мама разворачивается и уходит, смотрю на Мака. Тот улыбается.

— Все в жизни меняется, но только не твоя мать.— Ухмылка не сходит с его лица. Ловлю себя на том, что улыбаюсь в ответ.

— Разувайся, снимай куртку и проходи, — меняю гнев на милость. — Кухня там, — показываю чуть дальше по коридору.

Оставляю Маковецкого одного, иду на кухню. Дрожащими руками набираю чайник, не с первого раза нажимаю на кнопку включения. Каким-то чудом нужно выдержать этот непростой разговор.

Достаю кружки, кладу в каждую по пакетику чая, насыпаю сахар. За спиной слышу шаги.

Перед глазами проплывают картинки нашей единственной ночи, мышцы тянет. Психую. Даже сейчас, после стольких лет и бед, что свалились на мою голову по вине Маковецкого, он пробуждает давно позабытые чувства в груди.

Бесит!

Бегло оборачиваюсь, Мак стоит на пороге и смотрит исключительно на меня.

— Руки помой, — показываю на раковину. У меня там всегда рядом со средством для мытья посуды лежит мыло. — В квартире маленькие дети живут, а где ты шлялся, я понятия не имею, — едко цежу.