Когда король-скупец отчалит без возврата.
Из сотен мудрецов и тысяч храбрых душ
Не всяк откажется принять кровавый куш.
Придерживаясь лжи, я возвещал победы,
Когда Израилю Михей пророчил беды>*.
Так я испытывал и пастырей-святош
Позорной платою, так дух, несущий ложь,
Давал затрещину Михею и, лукаво
Меняя голоса, вселялся в причт Ахава.
Любой Седекия удачлив и богат,
Рядясь в Спасителя, угодники царят;
Отполирует вмиг язык льстеца любого
Двусмысленную речь и многозначность слова.
Скинь кандалы с меня, отдай мне в руки стан
Восславивших тебя упрямцев-христиан,
Уж если осрамлюсь, я Церковь удостою
Высокою хвалой, признав ее Святою».
Предвечный Сатане ответствовал: «Ну что ж,
Иди и большинство железом уничтожь,
Как хочешь поступай, но под моею сенью
Есть души избранных, идущие к спасенью.
Лишь тех поймаешь в сеть, кто мною осуждён,
Кто создан для того, кто будет вслед рождён;
Ладьи моих побед, бойцы, мои по праву,
Служа тебе, хитрец, мою умножат славу».
Расколот небосвод, расколотый гремит,
Небесную чуму на Францию стремит.
В коловращении стихии, в круговерти
Смешалась с воздухом шальная бездна смерти,
Грохочет в барабан, в литавры бьёт она,
Царил в пространстве мир, теперь идёт война,
И сотни тысяч душ людских остервенело
В слепом безумии стремятся вон из тела.
В том смерче Сатана, уже смиряя пыл,
Над Сеной пролетел, на пенный брег ступил.
Едва на землю став, он выдумал такое:
Невиданный дворец, роскошные покои.
Он сочинил чертёж, когда была чума.
Руины он узрел, все оглядев дома:
Тут хватит кирпича. И Дух, живущий в змее,
Вполз в королеву-мать>*; чтоб там царить вернее,
Внушил ей чудеса: фасад, колонны в ряд,
Круженье флюгеров и мрамор балюстрад,
И лестницы, и луч на куполе высоком,
Порталы пышные и позолоту окон.
А залы, комнаты, весь этот блеск внутри…
Ну, словом, это всё назвали Тюильри>*.
Немедля дьявольские мысли овладели
Воображением греховным Иезавели>*,
Пороки прочие убила эта страсть,
Всё, что помеха ей, должно тотчас пропасть,
Одна теперь мечта живёт, одно виденье,
Что – кровь! Недорога. Дороже наслажденье.
Горящий алчный взор, любой доход любя,
Немало в Лувре жертв наметил для себя.
Жадна разбойница, а искуситель хитрый
Советы ей даёт, покачивая митрой,
В личине пастыря, её духовника,
Смущает он и в плен берёт наверняка
Сердца и слух, и кровь, и разум высшей знати,
Уже он всюду вхож, в суде он и в сенате,
Он в тайный влез совет, а для иных интриг
Меняет образ свой на женский нежный лик,
Зане красавицы всегда легко прельщали.
А если надобно, уже он в сенешале:
Морщины, седина, походка нелегка,
Спина согбенная, в руке дрожит клюка,
Присловья сыплет бес, как должно старикашке,
Усвоил старческие прочие замашки.
То он по виду хлыщ, то он среди святош,
Обвязан чётками, на схимника похож,
В какой-то рясе он, под капюшоном в стужу,
Но посинел, дрожит, ведь полступни наружу>*.
То в братстве он невежд, чья гордость темнота,
То властный он король, чья совесть нечиста,
То светоч знания, хранящий мудрость строго,
То в маске он двойной и лжёт во имя Бога.
Он может стать судьёй, дабы попрать закон,
Он станет золотом, чтоб взять скупца в полон.
На высшие места из римского синклита
Своих он ставит слуг и вводит их открыто
В соблазны многие, к тому же хитрый тать,
Втащив их на гору, сулит весь мир отдать>*.
Сеньора юного на торг Лукавый тащит:
Пусть Францию продаст и лишний грех обрящет.
Сбивает он с пути и верных христиан,
Слепую веру их легко ввести в обман.
На жалость Дьявол бьёт, напомнит бед немало,
Дав горечи душе, которая устала,
Лишает нас надежд, ломает нам крыла
И душит, раскалив терпенье добела;