Я продолжаю пальцем пролистывать альбом. В моем телефоне больше нет наших с Евой фотографий не на публике: премьеры фильмов, вечеринки, красные дорожки, на которых мы стоим рядом, но не касаемся друг друга. Когда нам приходится держаться за руки или обниматься, это происходит скованно и механически. Мы позируем. Ко времени окончания шестилетних съемок «Дара божьего» уже никто не улыбался.

Я потираю глаза и быстро возвращаюсь к началу. Мы с ней, в нашей крошечной квартирке в Канога-парке, ужасно бедные, зато смеемся. Кончиком пальца я касаюсь ее щеки на экране телефона.

Я собирался на тебе жениться.

«Голливудская мечта» – добиться успеха, и я полагаю, что мне это удалось. Моя команда менеджеров ошивается вокруг со знаками доллара и звездами в глазах, следя за моим продвижением по карьерной лестнице.

«Стратосфера, Зак, – часто повторяет мой агент Чейз. – Вот где ты сейчас».

Мой взгляд возвращается к фотографии. Мы с Евой смеемся в постели, а сквозь дешевые жалюзи льется утренний свет. Моя «голливудская мечта»: мы с ней занимаемся любимым делом и любим друг друга. Одна половина становится явью, но вторая испаряется, будто сон, который после пробуждения вспомнить все сложнее.

Я откладываю телефон на диван в своем трейлере и провожу рукой по темным волосам. У нас с Евой нет будущего. Больше нет. Что-то в ней изменилось. Голливуд и слава изменили ее на молекулярном уровне. Если раньше мы идеально подходили друг другу, то теперь стали несовместимы. Горючая смесь.

Кортни, мой публицист, однажды предупредила меня, что Ева – яд. Как бы ни было больно это слышать, я начинаю склоняться к мысли, что она права. В голове всплывают отравляющие воспоминания…

– Что с тобой случилось? – Ева усмехается с кислой миной. – Раньше ты был веселым, а не таким нюней. Господи, ты тако-о-ой чувствительный. Возьми себя в руки, Зак, это же шутка, черт побери.

– Не смешно, Ева, – тихо произношу я, стараясь сохранять спокойствие, чтобы ситуация не накалилась до предела. Снова. – Это не шутка. Прошлой ночью ты гуляла с Кеннетом Блэком, и кто, черт возьми, знает, что было перед этим…

– Потому что ты никогда никуда не хочешь идти! – взрывается она. – Разве преступление с моей стороны – хотеть куда-то пойти, когда ты этого не хочешь? Разве мне это запрещено? Я не в ответе за твое счастье, Зак.

– Вообще-то, Ева, вроде как в ответе. Мы должны заботиться друг о друге. Должны уважать и любить…

– Уважать? – недоверчиво вскрикивает она, и внезапно ее глаза наполняются слезами. – Никто в этом гребаном городе не уважает меня, и ты не исключение. Пока я прилагаю максимум усилий для выживания, ты постоянно работаешь и получаешь номинации даже за гребаное дыхание. – Теперь она плачет. – А как же я, Зак? Как же я?

От ее боли у меня щемит сердце. Я подхожу к ней, обнимаю и пытаюсь погладить по волосам, но она отталкивает меня и отвешивает пощечину. Место удара обжигает болью, но раскаленные иглы жалят сердце сильнее, чем щеку, потому что пришло время все прекратить. Все должно закончиться…

Закатный свет за окном приобретает золотисто-янтарный оттенок. Работа начинается в шесть вечера, и мне почти пора. Я делаю глубокий вдох и закрываю глаза, отгоняя на задний план шум и крики съемочной команды, гул машин и гудение самолета над головой. Небольшой телесериал высасывает из меня всю душу, но именно этого я и хочу. Я хочу прочувствовать все. Хочу познать каждую человеческую эмоцию, впитать ее каждой клеточкой тела, а затем выразить словами, написанными в сценарии, как будто они мои собственные.