– По крайней мере, она не готовит тебе одежду к школе, как моя, – говорит Джош.

– Это точно. – Я смеюсь.

Джош нежно улыбается, глядя на дом через дорогу, в котором тепло, светло и во всех окнах горит свет.

– Сейчас мама, вероятно, выдавливает на мою щетку зубную пасту.

Я пихаю его локтем в бок, благодарная за его общество и попытки помочь мне чувствовать себя лучше, несмотря на разницу наших ситуаций. Пытается выставить мамину заботу как своего рода досадную навязчивость, чтобы мне было не так тоскливо от необходимости все делать самой. Сделано самой и сделано мамой. Разница всего в одну букву. Я бы не возражала против второго варианта хотя бы иногда.

– У нас мало времени, так что придется пойти в «Гудвилл» и попытаться найти тебе что-нибудь похожее, – говорю я, раскрашивая штаны Мартовского Зайца. – А вот жилет я сошью.

– Ты собираешься шить его вручную? – Джош восхищенно качает головой. – Не то чтобы я сильно удивлен. Какая же ты крутая, черт побери.

Он целует меня в висок, и я улыбаюсь, глядя на свой набросок. Щеки розовеют от легкой гордости. Дизайн сложный, и на его завершение у меня уйдут недели, но я готова принять вызов. Некоторые люди, кажется, рождаются с определенными пристрастиями, такими как пение или игра на музыкальном инструменте, словно бог или кто бы то ни было с самого начала наделил их дополнительной порцией амбиций. Что касается меня, то швейная машинка – мое пианино, а блокнот для рисования – моя студия. Как цвет моих глаз или мое имя, мне всегда было присуще стремление создавать из груды ткани красивые вещи и заставлять их рассказывать свою историю. Джош постоянно твердит, что у меня дар, но я просто люблю этим заниматься.

И его. Его я тоже люблю. Мне следовало бы поблагодарить Джоша за комплимент или поцеловать в ответ, но рядом с ним у меня слабеют мышцы, а в мозгу происходит короткое замыкание. Он единственный, кто так на меня влияет. Остальной же мир должен держаться подальше, потому что он без всякого предупреждения забрал моего отца и превратил маму в лунатичку. Жизни нельзя доверять. Но Джош…

Я верю ему всем сердцем.

Мы всегда жили через дорогу друг от друга. Наши родители часто устраивали совместные барбекю и званые ужины. В глубоком детстве мы вместе играли. Плескались в пластиковых бассейнах у него дома и прыгали на батуте у меня. Когда нам было одиннадцать, он чмокнул меня в губы и сказал, что любит. Я уставилась на него в полнейшем шоке, потому что накануне вечером написала то же самое в своем дневнике: «Я люблю Джоша, и вовсе не как брата. Гораздо серьезнее. Я люблю Джоша всем сердцем», – но ничего ему не ответила. Одно дело написать такое, и совсем другое – сказать в лицо. Но Джош, казалось, не возражал. Он улыбнулся – ох уж эта улыбка! – и сказал: «Все в порядке. Я тебя знаю, Роуэн. И подожду, пока ты не будешь готова».

По-настоящему мы поцеловались в тринадцать, и тогда он снова сказал, что любит меня. Я крепко обняла его в ответ и чуть не произнесла это вслух, уткнувшись в теплую кожу его шеи, но мой отец недавно умер, и я была напугана. Вместо слов любви я разрыдалась.

Джош гладил меня по волосам.

– У нас есть время. Ты и я, мы вместе навсегда.

А я могла лишь крепче прижать его к себе, чувствуя безмерную любовь и огромную благодарность за то, что мне есть на кого опереться. Мой мир уничтожило землетрясение в виде сердечного приступа отца, и повторные толчки продолжались.

Сегодня же вечером мы сидим на качелях, и Джош дергает меня за прядь светлых волос.

– Мне показалось или ты сказала, что наши костюмы парные? Я и не знал, что между Алисой и Мартовским Зайцем что-то было.