— Не буянь. Ты ведь умеешь быть покладистой. Я видел.

— Что ты видел, озабоченный придурок? 

— Ваши страстные поцелуи с.... кто он тебе там? Женишок? Позволишь поздравить с помолвкой? — опять лезет. Да когда ж ты импотентом-то станешь, неугомонная скотина?

Меня всегда поражало отсутствие хоть каких-то извилин в его черепной коробке и то как даже без них он умудряется вот уже который месяц пудрить мозги моей матери. Впрочем, наверное, здесь дело не в его умении, а в её нежелании принимать действительность. Куда удобнее делать вид, что всё хорошо, чем снова остаться одной.

— У тебя фетиш не только на спящих передёргивать, но и подглядывать за другими? — пресекаю попытки снова коснуться меня. Переживу без такой радости. И так хочется в кипятке теперь вывариться, чтоб отмыться от его зловония. 

— Всего лишь оказался в нужном месте. В нужное время.

— Это так теперь называется? Огорчу, у врачей для этого целый диагноз есть.

— А ты не изменяешь себе. Всё такая же дерзкая. Это мне в тебе и нравится. Это заводит.

Фу. Фу, фу и десятки раз сверху многократное фу. Никогда ещё и никто не вызывал у меня такого отторжения как этот тип. Двуличная склизкая жаба, которую мамины "подружки" мнят порядочным джентльменом. А этот порядочный джентльмен в это самое время шпилит их несовершеннолетних дочерей в подсобках. После чего возвращается с улыбкой к гостям и сыпет направо и налево комплиментами. 

Знаю, потому что лично стала свидетелем одной такой увеселительной забавы. Потому что однажды тоже оказалась не в том месте и не в то время. После этого, собственно, поползновения начались и в мою сторону. 

Видимо, Альберт логично предположил, что я тоже поддамся на его, чтоб тебя, чары обольстителя. А, может, хотел таким образом просто заткнуть мне рот, боясь, что я его сдам. Не знаю. Знаю, что после это уже переросло в принцип. Мол, как так? Мне и не дала? Не понял. Я же обаяшка. Молодой, красивый, богатый. Тьфу.

Не знаю, как его похождения до сих пор не вскрылись. Слухи-то ходят. В нашей песочнице они сродни воздуху: витают везде, всегда и всюду. Однако за отсутствием прямым доказательств ничего не стоят. Так устроена политика элиты. Пока выгодно закрывать на проблему глаза — они будут закрываться.

Все и закрывают. В этом мире каждый сам по себе и преследует личные мотивы. Я же тоже молчу, не желая растоптать имя матери. Пока молчу. Но рано или поздно пределы могут рухнуть.

— Проваливай, пока тебя не хватились, — брезгливо отстраняюсь, но вкрадчивыми медленными шажками Альберт всё напирает и напирает.

— Беспокоишься за меня?

— Хочу как можно скорее избавиться от твоего общества.

— Чем же я тебе так не мил?

— Не мил? Уважаемый, ты мне омерзителен.

— Так давай это исправим. Уверяю, я смогу добиться твоего расположения.

— Предпочитаю засунуть голову в духовку и включить газ.

— Зря. У тебя предвзятое отношение, Кристи. Я ведь никогда не делал тебе ничего плохого.

Ничего плохого? Ну да. Кроме нескончаемых домогательств и ушата дерьма про меня, что он скормил маман. Обиделся как-то на очередной отказ и решил проучить, изящно извратив правду. Да так, что от лжи её было не отличить. 

Мать и не отличила. За мной всегда водились грешки самого различного характера, включая и некую толику беспутства, так что Альберту она поверила безоговорочно. То была последняя капля, переросшая в грандиозный скандал после которого я и сбежала.

— Ты жалкий никчёмный альфонишка, который ничего не стоит. Таких надо гнать взашей и лиш... — конец предложения обрывается вскриком. Моим вскриком, когда Альберт заряжает мне пощёчину. Такую, что челюсть щёлкает, а в ушах начинает звенеть.