В восемнадцать, когда, по настоянию ещё живого деда, я переехал в своё жильё, достаточно просторное для жизни, но маленькое для семьи, помогали его обустраивать все…

Эти стены хранили воспоминания об отце, а теперь ещё и об Арсене…

Я сглотнул, уже понимая свою оплошность и силясь отогнать воспоминания. Вот мы с ними вместе собирали книжные стеллажи в коридоре – ибо я хотел много книг в доме… Вот пытаемся внести в узкую дверь широкий диван… Или то, как мы все вместе делаем перегородку, потому что так было модно… Или как они притащили свои картины на новоселье, оба нарисовали самостоятельно, и с криками: «Ты ничего не понимаешь в искусстве!» - повесили их на стены. Как я тогда возмущался, ибо не любил всякую самодеятельность... А потом все вечера, проведённые за разговорами с Арсеном, и дурацкая ссора, из-за которой мы не общались почти год... А когда помирились, я взглянул на девушку, вспоминая тот злосчастный новый год и своё желание…

- Там кухня, там туалет и ванная, спальня в конце коридора, а это гостиная... - поторопился объяснить я, включая свет в комнате, и даже порывался дать тапочки, пока не вспомнил, что здесь их у меня нет…

Дина несмело прошлась по комнате и подошла к одной из фотографий на том самом стеллаже, что мы тогда собирали. Она долго всматривалась в неё. На ней было трое: я, отец и Арсен. Это была наша первая настоящая рыбалка, мне десять, Арсену двадцать, а отцу тогда сорок пять. Это был один из самых счастливых дней в моей жизни – рыбу мы не наловили, зато повеселились… Арсен очень любил этот снимок.

- Может, хочешь чай? - спросил я аккуратно, боясь надавить или испугать. Мне просто надо было чем-то занять руки, занять себя и свои мысли.

- Нет, - она покачала головой, возвращая на место фотографию и проходя к дивану, аккуратно на него садясь. На самый краешек будто вот-вот собиралась бежать.

Я прохожу и сажусь рядом с ней. Никогда не думал, что однажды не буду знать, о чём говорить, чем заполнить звенящую тишину. Никакое высшее образование, начитанность и прочее не могло подсказать правильных слов.

Почему никто никогда не учит, что делать в такие моменты? Почему никто никогда не говорит, как быть, когда сказать хочется много, но слова не нужны?

Сейчас меня пугает молчание, как и пугает её спокойствие. Ещё больше меня угнетает моё бессилие. Если бы я только мог всё исправить…

В кармане вибрирует телефон, и, достав его, только мельком взглянув на дисплей, ответил.

- Да, мам… - я понимаю, что мой голос безжизненный и пустой, но я ничего не могу изменить.

- Я видела новости… Арсен, он… - мать с трудом сдерживает слёзы.

- Да, мам… прости, что не позвонил… Я был в больнице…

- Господи, - мама всё же всхлипывает. Что говорить, ведь Арсена она любила как сына. И, кажется, была первая, кто настоял, чтобы помочь ему в тот день, когда отец привёл странного мальчика в наш дом, а после смерти отца, было ощущение, она цеплялась за всё, что напоминало ей ту нашу жизнь, когда мы были семьёй, все вместе, и Арсен занимал в ней немаловажную часть. А теперь и Арсен исчез, как и когда-то отец. Теперь оставались только мы с ней.

- А как же теперь… - мать всхлипывает, и я ощущаю себя последней скотиной, ибо понимаю, что не могу к ней приехать и утешить её.

Я не могу обнять, когда так нужен. Я смотрю на притихшую Дину. Может, надо было увезти её к маме? Может быть, тогда…

Нет, мать не знает о просьбе Арсена. Даже не подразумевает, что за завещанием, которое она помогла ему составить, было что-то ещё. Была эта безумная просьба, и она не должна узнать, как и Дина.