Я отвернулась. Не мог больше выносить этот взгляд.

— Не хотел бы – не предлагал, — буркнул я, рассматривая открытый шкаф прямо у себя перед лицом.

Но Маша настойчиво потянула меня за руку, вцепившись в запястье изо всех сил.

— Кирилл, — позвала требовательно и строго, словно я был провинившимся мальчишкой. И снова по имени. — Скажи вслух, ­— не попросила, а приказала, дерзкая чертовка. — Скажи. Мне важно.

И тут я вспомнил, как чуть раньше сегодня она уже кричала про слова, которые я не сказал. Что если бы сказал, то она бы не ушла.

— Хочу, — тяжелым камнем обронил я в пустоту перед собой, по-прежнему на нее не смотря.

Я не мог. Не мог видеть этот восторженный, радостный взгляд. И не должен был, если хочу сохранить хотя бы остатки самоконтроля.

— Я тоже хочу, ­— доверительно прошептала Маша моей груди и потерлась кончиком носа о свитер.

И я почувствовал, как развалился внутри себя. Рассыпался на сотню маленьких Громовых, которые млели от ее действий. Я смотрел на ее затылок и скрежетал зубами, потому что все еще хотел припомнить ей ее безумства. Ее уход. Ее записку. Хотел, но уже не мог. Не мог, потому что как дурак расплавился под ее взглядом. Расклеился, словно школьник, когда она звала меня по имени и легонько касалась ладошкой. Словно я не бандит, который убивал людей.

Твою мать, Маша.

Я стиснул зубы.

­— Но второго раза не будет, — с усилием вытолкнул из себя и слегка потянул ее за волосы, заставив запрокинуть голову и посмотреть мне в глаза. Взгляд поневоле скользнул по обнаженной шее, которую она словно выставила для меня. Я видел синие прожилки вен под тонкой, бледной кожей.

— Я больше не собираюсь никуда не уходить.

— Я не об этом, ­— я покачал головой и не вернул ей улыбку, с каким-то садистским удовольствием наблюдая, как веселье померкло и в ее взгляде. — Второй раз я тебя не прощу. Одну ложь я уже забыл. Второго раза – не будет.

Маша снова улыбнулась. Легко и беззаботно, словно я не пытался вдолбить ей в сознание нечто очень серьезное. А потом приложила к моим губам палец, сдвинула брови к переносице и покачала головой.

— Давай не будем считать, кто и что сделал и сколько раз, хорошо? Мы с тобой не калькуляторы… Иначе это не примирение, а шантаж.

Я дернулся, но заставил себя промолчать. Она не чувствовала себя виноватой, я вдруг осознал это предельно четко. Она могла жалеть, она грустила, она, как говорит, скучала – но при всем при этом, вины за собой она не ощущала. По-прежнему считает, что не могла поступить иначе?

— Хорошо, — нехотя согласился я. — Забыли.

— Забыли... ­— эхом откликнулась Маша и повела плечами, словно ей было холодно.

Я снова надавил ей на шею и поцеловал ее, когда она запрокинула голову. Я дернул ее на себя, чтобы быть еще ближе, чтобы убрать последние разделявшие нас сантиметры, и сжал руку у нее на затылке, прижав к себе так сильно, что, наверное, ей было даже больно. Но мне было – плевать.

Я нуждался в этом как в подтверждении того, что она действительно была рядом, была здесь. Я снова хотел почувствовать ее: губы в трещинках, прохладную кожу, исходивший от ее волос аромат зеленых яблок и лета.

И она, кажется, тоже в этом нуждалась, потому что очень быстро я почувствовал, как она нетерпеливо вертит бедрами, а ее пальцы раз за разом скользят по моей ширинке. Это был быстрый, животный секс. Маша что-то шептала, ее растрепавшиеся волосы были, казалось, везде – на моих плечах, на ее спине; они путались в моих руках, я тянул за них, и она выгибалась навстречу моим движениям. Я подсадил ее на стол и рывком стянул штаны сперва с себя, а после – с нее. Она склонила голову мне на плечо, тихонько застонав, и меня снова обдало ароматом лета и солнца, который, казалось, навсегда будет ассоциироваться у меня только с ней.