Так естественным путем разговор перешел к тому, насколько, по мнению мисс Дюнкерк, здешние края подходят для прогулок верхом.

– Я еще почти нигде не была, но те места, что мне довелось увидеть, весьма живописны, – ответила мисс Элизабет. – Я обожаю конные прогулки. Вы даже представить не можете, насколько я их обожаю.

Мистер Дюнкерк улыбнулся, лучась практически отеческой гордостью:

– В самом деле, Бет ездит на такой славной кобыле, что ни одна из моих лошадей не может с ней тягаться. Мне стоит больших усилий не отстать от нее.

– Ох, Эдмунд, если бы ты только избавился от этого своего старого мерина, мы смогли бы проехаться гораздо дальше! – Она рассмеялась (Джейн еще подумалось, что она впервые видит столь искреннее тепло от этой серьезной девицы) и повернулась к остальным: – Я решительно жду, что Эдмунд покажет мне все, что только достойно внимания в этой округе.

– Похоже, пока ты гостишь здесь, у меня вряд ли будет время заниматься своими делами, – хохотнул мистер Дюнкерк. – И после твоего визита я и сам гораздо лучше запомню, что где находится…

– Вам стоит расспросить Джейн о том, где лучшие места для прогулок. Она регулярно выходит на природу писать картины, – заметила миссис Эллсворт.

– О, вы рисуете, мисс Эллсворт? Эдмунд рассказывал мне о ваших выдающихся способностях к музыке и чароплетению, но он ни словом не обмолвился о том, что вы еще и рисуете.

– Я и сам не знал, – кашлянул тот.

– Все это – ее работы. – Миссис Эллсворт указала рукой на стены, где висели лучшие из написанных Джейн акварелей.

Мисс Дюнкерк тут же вскочила с места и бросилась к ближайшей – маленькой картине, изображавшей Мелоди в Лайм-Реджисе. Освещение в тот день как нельзя лучше подходило, чтобы зарисовать ее золотые кудри. Озаренные светом послеобеденного солнца, они как будто танцевали на ветру – этот эффект создавался маленькой щепоткой чар, добавленных Джейн уже после того, как мистер Эллсворт повесил картину в гостиной. Если бы кто-нибудь снял акварель с положенного места, чары остались бы висеть там, где их привязали, эдаким призраком волн и золотых волос, колышущихся на стене до тех самых пор, пока все эфирные складки не рассеялись бы сами собой. Джейн доводилось видеть подобные вещи в одном старом замке, который они с семьей посещали во время каникул. Однако пока что картина и чары были сплетены вместе, превращая портрет в кусочек реальной жизни.

Мисс Дюнкерк хлопнула в ладоши, разглядев и эту акварель, и соседнюю.

– Ох, дорогая, какие же они красивые! Эдмунд, ты только погляди, как это мило! Я обожаю живопись, но, увы, сама я начисто лишена к ней всяких способностей.

– Потому что ты попросту не прилагаешь к этому усилий, Бет. Но на самом деле это чисто вопрос практики.

Лицо мисс Дюнкерк приобрело странное выражение. Она опустила голову так, словно брат решительно отчитал ее.

– Результат ваших усилий, мисс Эллсворт, окупает все то время, что вы на них потратили. – Мистер Дюнкерк прошелся по комнате, разглядывая каждую картину с таким вниманием, что Джейн даже удивилась. – Именно подобные достижения и делают дом уютным.

– Мне кажется, – подала голос Мелоди, – что дом делают уютным те, кто в нем живет, и то, как они друг о друге заботятся.

– Истинно так, мисс Мелоди, однако если предположить, что любовь присутствует в каждом доме по умолчанию, то наиболее уютными из них будут те, где так же присутствует способность понимать и ценить искусства.

Мелоди покраснела от стыда и злости, однако мистер Дюнкерк по-прежнему смотрел на одну из картин и не заметил, как на щеках девушки появились красные пятна. Впрочем, пожалуй, если бы он и увидел их, то наверняка решил бы, что они только добавляют Мелоди красоты. Джейн же продолжала молчать, не желая усугублять дискомфорт сестры – но при этом не желая и утешать ее.