Я прижала одну руку к животу.

— Леди, скажем, перенервничала, — сказала я спокойным шепотом, потому что здесь, рядом с выходом на парадную лестницу, невдалеке от дверей, ведущих в хозяйские покои, мне вдруг стало не по себе — а вдруг кто-то услышит?

Чертова птица, например?

От которой шума куда больше, чем от фэйри-кота, и с которой, при всей ее симпатии ко мне, договориться куда сложнее.

Если Ахо еще как-то признавал за мной право на собственную волю, то Корвин, кажется, считал, что леди Мари Лидделл — это что-то среднее между домашним животным и маленьким ребенком, существо неразумное и беззащитное, поэтому в случае, если она вдруг решала подвергнуть себя реальной или мнимой опасности — например, разговору с подозрительными друзьями семьи — он, Корвин, непременно должен находиться рядом и строго щелкать клювом рядом с чьим-нибудь ухом.

— Только и всего? — кот моргнул.

Я хмуро свела брови:

— Конечно, такая мелочь, — буркнула я и сделала шаг вперед, игнорируя Ахо. — Я все-таки хочу походить туда-сюда по коридорам. Или посижу здесь на ступеньках. Смена обстановки успокаивает, знаешь ли. И да, — мы, наконец, дошли до лестницы, и я, подобрав полы халата и ночной рубашки, действительно села на верхнюю ступеньку, поставив свечу рядом. — Кажется, мне никто этого не запрещал.

— Не запрещал, — Ахо подошел и сел парой ступеней ниже, став, кажется, чуть больше, чем был обычно. Он вытянулся, как статуэтка, и дернул ушами. — Если, конечно, вы не задумали какую-нибудь злую шалость или глупость. За пределы дома я, на вашем месте, не выходил бы.

— Всегда мечтала прогуляться по морозу в ночной рубашке и тапочках, — сказала я и вздрогнула, потому что прогулка по морозу в ночной рубашке со мной однажды случилась. Повторять не хотелось. — Я никуда не сбегу и ничего не украду, — добавила я уже спокойнее. — Просто, правда… Такое чувство, что я — заводная кукла, которую можно доставать из шкафа по вечерам и играть с ней…

— А потом прятать обратно в шкаф?

Кажется, фэйри проявил необычайное для его характера сочувствие.

Он даже ткнулся лобастой головой мне в ногу — несильно, почти ласково.

— Ночные прогулки по дому — это лишь побег из шкафа, человеческое дитя. Но не способ снова стать живой девочкой, — сказал Ахо и, чуть подумав, добавил: — Более того, мне кажется, что вы, леди Лидделл, именно вы, а не чужая воля, создали эту куклу.

— Разрешив таскать себя за руки в разные стороны? — спросила я.

— Нет, — Ахо снова сел, обернув хвостом лапы. — Запретив себе говорить и договариваться.

Я молча уставилась на уходящие в темноту ступени. Лестница вела вниз, красивая и широкая, с ворсистым ковром на ступенях и зимними букетами из сухоцветов на сгибах перил. Где-то сбоку был проход в покои хозяев, и там, в одной из комнат, в которой я никогда не бывала, жила Присцилла.

Если я сейчас возьму и заявлюсь к ней, прихватив по дороге один из канделябров, и попрошу защиты, потому что мне приснился нехороший сон, боюсь, строгая леди дель Эйве возьмет меня за ручку и лично отведет в библиотеку. Разбираться с тем, что я натворила, если я действительно что-то натворила. А потом, пожалуй, заставит остаться там на ночь и написать двадцать страниц реферата на смежную тему. Для общего развития, тренировки концентрации, усидчивости и твердости руки.

Нет, пожалуй.

Я фыркнула, и моргнула, и вытянула ноги вперед.

За моей спиной, за несколькими декоративными колоннами, в стене, украшенной картинами, я знала, была еще одна дверь — скромная, почти потайная, вписанная в узор лепнины так, что если не знаешь, что она там есть, то найдешь, лишь случайно открыв — или если она сама откроется, пропуская кого-то, не слишком подходящего этому миру скромной, сдержанной роскоши.