Амелия была старше, но тише, с детской пухлостью щек, неуверенная в себе и робкая.

Кармиль к своим четырнадцати догнала ее в росте и начала обгонять, вытянулась, скулы ее заострились, делая лицо взрослее. Те, кто не знал принцесс лично, рисковал ошибиться, особенно если не имел смелости или наглости смотреть собеседнику в глаза.

Именно глаза Амелии выдавали ее — точнее, нечто особенное в них, нечто почти уродливое, похожее на колдовскую метку, оставленную злой волшебницей.

Но об этой особенности тоже мало кто знал. За восемь лет мелкие детали вроде родимых пятен, шрамов и прочих уродств неплохо выветриваются из памяти людей, особенно если ты никогда и не был им особенно интересен.

Поэтому, когда сестры вошли в гостиную, где сидели чужие, незнакомые — трое, две леди и загадочный лорд, — и одновременно присели в книксене, они молчали, скромно опустив взгляды в пол. Если бы кто-то стоял ближе к ним, пожалуй, он бы заметил, как у Кармиль дергается щека, а Амелия сжимает кулачок, нервничая от ожидания.

***

В ту ночь Амелия никак не могла уснуть. Она ворочалась, пытаясь завернуться в одеяла так, чтобы стало теплее, и думала, перекатывала в памяти все, что случилось в матушкиной гостиной сегодня днем. Амелия не знала, что мешало ей больше: осенний холод, от которого не спасала ни положенная в изножье кровати грелка, ни дополнительное шерстяное покрывало, или растревоженные, как стая галок, мысли.

Или тени деревьев на стене — они двигались, когда налетал порыв ветра, шевелили ветками, и Амелия думала, что в ее спальне вдруг открылась дверь, ведущая прямо в темный и страшный лес. «Беги» — говорил он и звал за собой, а в глубине его притаились чудовища, ведьмы и хищные птицы.

Красивый лорд из Альбы, одетый в черное, с серебряным шитьем платье, похожее на военную форму, тоже напомнил Амелии хищную. Он смеялся — приглушенно, словно сдерживая себя, таким бархатным, почти теплым смехом, он улыбался — но сквозь улыбку и смех, и сквозь ласковый тон, которым он обращался к Амелии, сквозило что-то, от чего ей было страшно.

Тогда.

И сейчас.

Он смотрел на нее пристально, так, словно мог видеть людей насквозь, словно пытался разглядеть в Амелии что-то такое, особенное, и, кажется, все-таки разглядел. И его улыбка — обычная такая улыбка, такая же, как у леди Алексианы или у матери, когда ей нужно улыбаться другим, неискренняя, но беззлобная — эта улыбка вдруг стала острой, как лезвие серпа. Ему понравилось то, что он увидел.

Амелии казалось, что стоит ей закрыть глаза и попытаться уснуть, как этот лорд — Дамиан, называла его леди Алексиана, а вот все остальное Амелия не запомнила — вдруг появился из теней, которые деревья отбрасывали на стену. Он выйдет из этого призрачного переплетения ветвей, слегка опираясь на лакированную трость, которую совершенно точно носил для большего блеска, а не потому что нуждался в ней. Он посмотрит на Амелию и снова улыбнется этой своей хищной улыбкой, а потом превратится в чудовище — в одно из тех чудовищ, которые утаскивают глупых девочек в самую чащу.

Придумать, что они там с ними делают, Амелии не хватало фантазии, но она подозревала, что нечто страшное.

Амелия перевернулась на живот и обхватила руками подушку, прижавшись к ней щекой. Наволочка была прохладной. Каждый уголок кровати, которого не касалась Амелия, остывал так быстро, что стоило повернуться — и он обжигал этой прохладой. Камины в Эривэ уже разжигали, но лишь ради гостей и днем, прогревать комнаты на ночь начнут через неделю, потому что снег хотя и выпал — но еще не лег как следует, можно и потерпеть.