Это не пугало. Пугал тот факт, что он будет приносить ей еду. Смотреть в глаза. Платить коммунальные услуги, и все прочее. А она… будет видеть его лицо. То, которое любила больше всего, и до которого больше никогда не сможет дотянуться. Лицо самого лучшего на свете человека, холодное и пустое. Равнодушное и отчужденное.

Казалось, если она не будет видеть его совсем, будет адски больно. Но видеть таким… тоже. Не лучше и не хуже. Все больно. Настолько, что хотелось сломать то, на чем стоял свет. В одночасье забыться. Исчезнуть.

В следующую секунду Фастер вздрогнула, и широко раскрыла глаза. Казалось, за стеной послышала тяжелый, женский стон. По телу тут же поползли мурашки, а влага из без того мокрых глаз полилась на плед. Еще стон. Опять. Эмма схватилась за лицо и, все-таки, тихо разрыдалась. Тихо, чтобы никто не слышал. Чтобы её не посчитали печальным клоуном.

В исступлении, она схватила небольшую декоративную подушечку, и накрыла ею голову. Однако, легче не становилось. Стоны словно прорезали все вокруг: стены, мебель, воздух.

Душу.

Он физически любил другую. Ему… было хорошо с ней. Скорее всего, он этого хотел, думал об этом. Возможно даже… представлял её на месте Фастер, когда у них что-то было. Хотел, и вот, наконец, получил. Эти протяжные звуки были тому доказательством. Долгие и страстные, как из самых искренних порнофильмов.

Хотелось исчезнуть. Навсегда.

* * *

Она вздрагивала в тяжелой дремоте, и тут же засыпала снова. Дрожала, плед оказался слишком коротким, и постоянно мерзли ноги. Отовсюду задувал холодный сквозняк. Когда небо посветлело, и проявились очертания деревьев, Эмма едва разлепила веки. Пальцы на руках казались чужеродными, высохшими, и практически онемели. Под глазами от стресса пролегли глубокие синяки.

Здесь никто не задергивал шторы, оттого слишком светло. Яркий, пасмурный свет сквозь белые облака. Обычно Фастер не любила яркий свет, оттого и мечтала о балдахинах, но… теперь он, почему-то, привлекал. Медленно поднявшись с дивана, девушка подошла к окну и уставилась за стекло. Где-то в небе пронеслось несколько высоких птиц.

Как прекрасно было бы стать одной из них.

Выходить из комнаты сейчас было, почему-то, страшно. Возле швейной машинки лежала темно-зеленая ткань, еще с тех дней, когда Фастер была счастлива. В небольшую, милую игольницу в виде лоскутного сердечка были воткнуты швейные иглы. Все казалось таким родным, таким теплым и близким…

А коридор – нет.

В коридоре могли ходить люди, искрить своим осуждающим, холодным взглядом. Однако, есть было нужно. Да и потом, она же не в самом деле ребенок, чтобы тут сидеть? Девушка выдохнула, и сжала кулаки, стыдясь самой себя. Нейт её не любит. Но это же не значит, что она должна похоронить себя в этой комнате, просто из страха посмотреть ему в глаза? Из страха громко перед ним разрыдаться.

Дрожащая ладонь коснулась ручки двери. Чуть на нее нажала, и светлая голова выглянула наружу. Никого. Обреченно выдохнув, Эмма побрела вниз. Спускаться легче, чем подниматься. Но душу точили черви, ведь подниматься все равно придется. А с этим будет помогать Нейт. Такой теплый, такой… холодный. Одновременно. Злой.

Снизу раздавался тихий говор, и сердце вновь падало куда-то вниз. Кожа покрывалась мурашками. Молодые люди завтракали, и вряд ли её ждали. Она нервно сглотнула, медленно подошла ближе, и заглянула на кухню.

Четыре глаза тут же уставились на Фастер, два удивленных, и два раздраженных.

- Рад, что ты смогла спустится сама. Тебе лучше. – Штайнер прикрыл глаза. Так и не утруждал себя надевать футболку или рубашку утром. – Я собирался занести тебе завтрак.