— Хорошо, — кивнула, смирившись, — остаюсь у Никиты Сергеевича. И даже вас потерплю, так уж и быть.

Он скривил губы, явно показывая, что думает по поводу таких заявлений.

— Просто сама снисходительность, — хмыкнул. — Польщён и тронут. И если у вас всё — то бегом назад. А то скоро лекция закончится, и сюда явится множество студентов… Не хочу, чтобы меня видели вот таким… — кивнул на свою рубашку.

Я тоже не хотела бы, чтобы его видели таким, потому что эта заразная рубашка, намокнув, льнёт к его телу так, что можно все кубики пресса пересчитать… А это можно только мне!

Поэтому откинула сумку чуть назад, дунула на чёлку и решительно заявила:

— Идёмте.

Он довольно усмехнулся, развернулся и пошёл вперёд. А я — поплелась следом, уперев глаза в пол. Иначе бы всю дорогу пялилась на его упругую задницу и капала слюной.

Дольский встретил нас едва ли не с распростёртыми объятиями.

— Вернулись, касатики! Уважили старика!

Манипулятора, плясало на языке, но я зыркнула на сопровождающего и прикусила свой не в меру болтливый орган.

Дольский внимательно осмотрел нас и покачал головой:

— Елисеюшка, в таком виде… тебе трудно будет заниматься!

Смотря чем, хихикнул мой внутренний голос. Мне вот будет куда сложнее сосредоточиться на всяких умностях, когда он такой… рядом… ом…

— Я с вами абсолютно согласен, Никита Сергеевич, но, увы, запасной вариант мой предусмотрен не был.

Старый профессор покачал головой:

— Эх, молодежь-молодежь! — и снова направился к шкафу, откуда недавно извлекал чайные принадлежности. — Хорошо, что я — воробей стрелянный. Чего только не случалось на этой кафедре. Поэтому, всегда нужно быть во всеоружии. Прошу, — распахнул дверцу, а там — целый арсенал мужских сорочек, притом новеньких, ещё в пленочных чехлах. Ну, надо же! — У нас примерно один размер, — ага, хмыкнула мысленно, только кое-кто жирноват, — думаю, тебе подойдёт вот эта.

Профессор снял с плечиков новенькую рубашку, бледно-зелёную, чуть блестящую…

Под глаза, мелькнуло в уме. Но потом стало не до чего, мысли потеряли связность, я сама — способность их выражать с помощью слов. Только и могла, что стоять и глотать слюнки…

… потому что, искреннее поблагодарив профессора и в упор уставившись на меня, притом — с ехидной улыбочкой — зеленоглазый гад начал медленно раздеваться…

ЕЛИСЕЙ

Обожаю, когда её глазёнки вот так распахиваются. Когда она хлопает ресничками и ловит ротиком воздух, словно выброшенная на берег рыбёшка. Эта кудрявая бестия не представляет, как сладко и соблазнительно она выглядит в такие моменты. Аппетитнее, чем тот зефир в шоколаде, который недавно касался её манящих губ. Вот только я от подобного зрелища и сам готов растаять.

Но мне нельзя – я кремень. Я – краеугольный камень этого моста взаимодействия. И поэтому, нацепив на лицо одну из своих наглючих ухмылок, (а у меня есть несколько в арсенале), посмотрел упор на мелкую заразу и приступил к медленному расстёгиванию пуговиц.

Вспомнилась наша первая встреча в бассейне. Кажется, мы тогда оба произвели друг на друга неизгладимое впечатление. Впрочем, рыжая заноза легко заборола меня, когда с невинным видом «уронила» полотенце в раздевалке. Ох и прибавилось же у меня жарких бессонных ночей!

Что ж! Моя очередь!

Пуговица за пуговицей, медленно, ухмыляясь…

Но… что там говорила тётушка – Солнце в Скорпионе? Надо было слушать! Потому что дверь широко распахивается, являя миру не менее широкую и дородную фигуру Дарьи Васильевны Бобр – проректора по воспитательной работе. Хотя… кто назначил этот образчик невоспитанности на такую должность – для меня оставалось загадкой ещё в те годы, когда я сам протирал штаны в аудиториях данного вуза.