— Детей? — переспросила её. — У вас несколько детей?

— Мальчики. Близнецы, — сказала она едва слышно. — И… Ника... Я сейчас кое-что тебе расскажу...

— Что? Говорите. Я внимательно вас слушаю.

— Одного нашего сына нам пришлось отдать… на усыновление, потому что…

Она уронила лицо в ладони, плечи её тут же затряслись и она в голос заплакала.

— Потому что тогда мы не смогли бы прокормить двоих детей… Мы очень бедно жили… Иногда даже голодали…

Я опешила и дрожащими руками приобняла её за округлые плечи.

— Тише… Тише… — проговорила я, не зная, что ответить и что вообще сказать.

Дело ясное, что дело тёмное.

Она плакала и отрывисто говорила:

— Ника, нашего мальчика, которого мы вырастили и который пропал без вести пятнадцать лет назад, звали Ванечка. А наш второй сын, которого нам пришлось отдать… я не знаю… не знаю, какое ему дали имя. Я даже не знаю, кто стал его родителями. Нам лишь сказали, что это хорошие люди...

— И я даже не знаю, кто сейчас передо мной – Ванечка, которого мы вырастили и потеряли пятнадцать лет назад или же, второй наш мальчик, который оказался рядом с нами, хоть и в трагичной ситуации. Но для нас он Ванечка. Он мой сын, Ника. И не смотри на меня так, будто я сумасшедшая…

— Я… — у меня слов не было. — Я не знаю, что вам сказать…

Что тут вообще можно что-то сказать? За один день на мою голову свалилось столько информации и такое событие – я нашла своего мужа! А ещё мне пришлось узнать о старой трагедии в абсолютно чужой для меня семьи!

— Не нужно ничего говорить, — сурово произнёс вернувшийся Илья Алексеевич. — Аня, прекрати реветь.

Он держал в руках старый, потёртый фотоальбом.

Протянул его, вытирающей слёзы, Анне Сергеевне и сел напротив нас в глубокое кожаное кресло, которое заскрипело под ним, когда он медленно садился.

Она рукавом снова вытерла мокрое от слёз лицо и открыла альбом.                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                        

* * *

Вероника    

Я просмотрела альбом с фотографиями от корки до корки. Я долго рассматривала фотографии молодого семнадцатилетнего юноши. На меня с цветных и чёрно-белых фотографий глядел… Максим.

Молодой Максим.

Черты лица были его.

И да, у Макса были уши со сросшейся мочкой. Но я никогда не придавала этому значению.

Потом я долго смотрела на Илью Алексеевича. У него была массивная и упрямая челюсть с ямочкой.

Такой же подбородок был и у Макса.

Я прикрыла глаза и покачала головой.

Как же я раньше не замечала?

Глупая медсестричка! Чему тебя учили?

У отца Макса не было никакой ямочки на подбородке. Подбородок у него был тоже массивный, но острый и чуть выступающий.

Итак, мамины гены обычно составляют 50%% ДНК ребёнка, а папины — остальные 50%%. Однако мужские гены более агрессивные, чем женские, поэтому они чаще проявляют себя. Как, например, ямочка на подбородке. Это доминантный признак. У Макса ямочка есть. У его отца нет. Но есть она у Ильи Алексеевича, который так пристально буравит меня взглядом своих усталых синих глаз…

Господи… Это какой-то бред...