– А ты что за кошка, Василиса Колокольцева? – вздохнула Вася. – А вот, пойди, догадайся!

ГЛАВА 3

ЭТО ОСЕНЬ!

Днем, в обеденное время, Оля вышла из музея прогуляться в близлежащий парк. На еще недавно многолюдных аллеях теперь не было ни души, а парковые статуи и фонтаны надежно укрыли до весны. Моросил хмурый дождик, и казалось, что над всем городом в этом ноябрьском стылом дне висит серый морок.

Идя по пустым аллеям, Оля вспоминала, как совсем недавно они с Васей гуляли здесь, шуршали листьями, а разноцветные красавцы-клены протягивали к ним свои желтые и красные лапы. Обе девушки любили золотую осень – время грустной красоты и пылающих клёнов с резными, похожими на хризантемы листьями. Да, ещё неделю назад подруги бродили по усыпанным листьями аллеям, в которых хотелось потеряться, и любовались в Ботаническом саду на последние цветы, но потом осень быстро обернулась уже не рыжей лисой, а чёрной вдовицей. А нынче все парки укутаны серой пеленой, как будто их кто-то накрыл пологом до весны – спать! Ничего не поделаешь, в России смена времен года происходит быстро; и только зимой кажется, что в этой бешеной карусели сезонов что-то ломается, что зима тянется долго-долго и долгожданная весна никогда не наступит.

Оля подошла к закрытому летнему кафе, чьи пустые столики сиротливо зябли под дождем. Подул ветер, на ветке облетевшего клена сердито, словно спросив: «Чего ты, Оля Петрова, сюда приперлась?», каркнула ворона. Оля плотнее укуталась в теплый шарф – холодно и грустно. Ворона снова каркнула что-то на своем вороньем – дескать, а чего ты хотела?

– Я бы хотела, чтобы хоть иногда было солнце! – то ли вороне, то ли какому-то небесному метеорологу сказала Оля.

Ветер подул так сильно, что зонтик в Олиной руке предательски дернулся и погиб. Девушка вздохнула: ну вот, ноги промокли, руки закоченели, надо возвращаться в музей, пока совсем не замерзла.

На выходе из парка она ненадолго задержалась. Ей вдруг вспомнилось, как когда-то давно, много лет назад, одна женщина, сыгравшая огромную роль в ее жизни, рассказала ей про японское понятие «нагори». В японской культуре «нагори», помимо иных смыслов, означало тоску и сожаление по утраченному, тому, что исчезает, уходит от нас – о каком-то периоде жизни, о смене сезона, о человеке, с которым ты, может быть, сейчас навсегда прощаешься. «Нагори» – та самая печаль, какую испытываешь, глядя вслед уходящему поезду, или когда прощаешься с местом, в которое ты больше никогда не попадешь, а может быть, с другом, которого больше никогда не увидишь; это – та пронзительная грусть в моменте перехода из одного состояния в другое, миг прощания, утраты. Что-то закончилось, ушло, и тебе, даже если ты знаешь, что на смену ушедшему придет что-то новое, все-таки грустно.

Прежде чем вернуться на работу, Оля зашла в кофейню, расположенную через дорогу от музея. В эти холодные ненастные дни городские кофейни казались островками тепла и уюта. Купив Дим Димычу багет к чаю, она также взяла себе кофе в картонном стаканчике и целую гору булочек для школьников, которых ждала сегодня на экскурсию.

С пакетами и стаканчиком кофе в руках Оля уже подходила к музею, когда вдруг уловила на себе тяжелый, неприязненный взгляд. Бывает взгляд – кипяток и лед одновременно, взгляд, после которого тебе потом плохо, будто тебя действительно ошпарили. Оглянувшись, Оля заметила, что на нее смотрит пожилой мужчина, живущий в том же доме, где располагался музей. Человек этот всегда неприязненно глядел на Олю и на ее коллег, словно бы всем своим видом выражал недовольство существованием музея. Оля часто наблюдала в окно, как по утрам он выходил на прогулку и с исключительно недовольным видом фланировал по их улице, будто раздражаясь на всё и всех, и на мироздание в целом, и на деревья, и на скамеечки на бульваре, и на людей, собак, птиц. В облике незнакомца было нечто как будто заостренное – высокий, худой, вытянутое лицо, колючие глаза; так и кажется, что об него можно порезаться. Вскоре Оля про себя стала называть его человеком-треугольником. Однажды, столкнувшись с мужчиной на улице, она попробовала с ним заговорить и доброжелательно пригласила его как-нибудь зайти к ним в музей, но незнакомец в ответ скорчил такую гримасу, будто ему предложили нечто непристойное.