— Да я вообще-то… — я растерялась. — Это же между нами разговор, ты не думай…

— Ой, да ладно тебе прикидываться… — она устало отмахнулась от меня и вдруг замаячила рукой кому-то за моей спиной: — Мальчик! Мальчик, пойди сюда… — Мелодично звякнула, открываясь, стеклянная дверь и Ольга захихикала, прикрывая рот рукой: — О-ой, ты боже мой, кто ж тебя так отлюбил-то, миленький?

— Извините, в оранжерее строго запрещено курить. К тому же и вошли вы сюда без разрешения. Пожалуйста, вернитесь на банкет.

— Ой, ну всё, хватит! — капризно, скривилась Боярская. — С Зойкой я всё сама решу! Ты лучше это, сгоняй-ка нам за коньячком. По соточке… — вопрошающе глянула на меня: — Или по двести пятьдесят? — И, не дожидаясь ответа, снова на парня: — Два по двести пятьдесят, мальчик! И лимончик.

— Вы, наверное, не поняли, — так же вежливо и строго ответил он. — Вам нельзя здесь находиться. Пожалуйста, покиньте оранжерею.

— Мандец… — всплеснула руками Боярская. — Милах, ты что ль с ним поговори, вы ж это… В одной возрастной категории, с вами с обоими — как со стеной общаться!

А я вжималась в спинку дивана, одновременно сползая пониже, чтобы «мальчик» даже макушки моей не увидел. Хорошо отражения в окне не было! И ведь вроде бы и голос у Лёшки был обыкновенный, и дефектов речи не наблюдалось, но я узнала бы его, кажется, из миллиона.

— Пожалуйста, покиньте оранжерею, — настойчиво повторил он. — Без личного распоряжения Зои Андреевны, я не могу позволить вам остаться.

— Блядь, настырный ты мальчик! Понимаю теперь, за что тебя так отмудохали. Люд, посиди, сейчас я принесу ему личное распоряжение… Напросился, сопляк.

Она ринулась к выходу, и скоро цокот её каблуков стих.

— Извините, но вам тоже нужно уйти. — Лешка по-прежнему стоял в дверях, и сдаваться не собирался.

Чего я так испугалась? Почему затряслись поджилки и противно ослабли колени?

— Вы меня слышите? — он сделал несколько шагов вперёд и очутился сбоку от дивана.

Я машинально поправила задравшийся подол платья, пытаясь скрыть под ним кружевные резинки чулок, и только после этого повернула голову:

— Привет.

Ну и что, что полумрак? Ну и что, что под левым глазом, стекая на скулу безобразным лиловым пятном, всё ещё цвёл синяк? Фирменный румянец всё равно вспыхнул, и я его увидела.

— Грузчиком работаешь, да? На оптовке?

Он отвернулся к окну, пробежался взглядом по ночным огням города.

— Тебе, правда, нельзя здесь находиться.

— Ладно. Поняла. Работа, ничего личного, да? Хотя, мог бы, конечно, и поздороваться, в память, так сказать, былой дружбы.

— Привет.

— Ладно уж, не буду тебя под монастырь подводить…

Пока я поднималась, он уже встал в проходе боком, придерживая для меня открытую дверь.

И как будто какой-то грёбанный магнит сработал. Фу-у-ух, а кровь-то как зашумела в ушах!

Стояли в дверном проёме и смотрели друг другу в лицо. Месяц его не видела, две недели со времени последнего телефонного разговора не слышала… А такое впечатление, что полгода прошло. Побит он и правда был знатно — на рассечённой брови, похоже, останется шрам, но хоть отёк с глаза сошёл, а то, Ленка же говорила, вообще не открывался…

— Ты как-то… осунулся, что ли?

Он усмехнулся.

— А ты красивая.

Было ли это приятно? Охрененно как! Но я не позволила себе это дочувствовать. Поспешно сунула сверкающую, пляшущую в сердце искорку под замок. Кащей Бессмертный хренов. Моё богатство — моя слабость. Потом буду чахнуть над ним, без свидетелей.

И всё же я была под градусом, мне море было по колено, и я смотрела в Лёшкины глаза прямо, и кто знает, что там в них было? Во всяком случае, Лёшка не выдержал, отвёл взгляд. Скользнул им по моим губам, по шее, по глубокому декольте… И вдруг расплылся в улыбке — такой широкой и открытой, такой знакомой… Опустил голову, закусил губу, пытаясь взять себя в руки, но безуспешно. Я тоже не выдержала, разулыбалась в ответ, пихнула его легонько в грудь: