– Ах, дитя мое, – прошептал он, – какую радость мы могли бы подарить друг другу! Как жестоко подшутила судьба, сведя нас вместе лишь сейчас, когда мою голову вот-вот убелит зимняя седина, а ты едва вступаешь в расцвет своей весны.

Я не отвела глаз. Я посмотрела на его увядшее лицо, седые волосы, белевшие в бороде, а затем сама протянула руку и коснулась его щеки.

– Подшутила ли, нет ли, – мягко проговорила я, – но даже судьбе не под силу удержать нас вдали друг от друга. Я здесь, мой король… и здесь я желаю остаться.

– Ах, милая моя Екатерина! – Франциск заключил меня в объятия. – Твой дядя бессовестно обошелся с нами обоими, однако ты права: он, по крайней мере, свел нас вместе. Я бы тебя ни на что не променял, даже на Милан… Упаси меня боже от подобного выбора! – добавил он, опять едва слышно рассмеявшись, и отступил. – Не бойся. Покуда я жив, для тебя в этом краю всегда найдется место.

Ослабев от облегчения, я припала к его груди и прошептала:

– Я не забуду своего обещания!

– Знаю. Есть много способов достичь желанной цели. Помни об этом, малышка, и добьешься своего.

Вскоре после Великого поста меня ожидала несказанная радость – прибыли братья Руджиери, которые ранее прислали мне письмо со слезной просьбой помочь им бежать из Флоренции. Я отправила им деньги и надежную охрану и радушно приняла гостей в своих покоях, в окружении дам-итальянок. Радостные восклицания, слезы, объятия и жадные расспросы лучше любых слов говорили о том, как я и мои подруги истосковались по родине, – прибытие соотечественников обернулось настоящим праздником.

Восемнадцатилетний Карло стал крепким юношей, закаленным испытаниями. Он выглядел более здоровым, чем Козимо, которому никак нельзя было дать его тринадцати. Он был так измучен путешествием, что, едва выпив чашку бульона, свернулся калачиком на моей кровати и заснул крепким сном.

Мои фрейлины состряпали ужин из тосканского сыра, сиенских оливок и вина, которые братья Руджиери привезли в подарок. За едой я спросила Карло, что творится сейчас во Флоренции.

– Флорентийцы весьма благосклонно отзываются о вас, госпожа. Они говорят, что своим величием и высоким положением во Франции вы вернули былую славу имени Медичи.

Слова эти согрели мое сердце. В Италии я не оставила никого и ничего, но приятно было знать, что итальянцы меня не забыли.

– Ты чего-то недоговариваешь, – мягко проговорила я, заметив, что Карло опустил глаза. – В чем дело? Можешь мне довериться.

– Дело в Козимо. Ему слишком много довелось пережить. Когда отец во время осады заболел и умер, Козимо был вне себя от горя. Я опасался, что он так и не оправится.

Я печально кивнула, припомнив старого Маэстро, каким видела его в последний раз в мансарде, служившей ему кабинетом, окруженного всем необходимым для близких его сердцу занятий. Смерть его оборвала еще одну ниточку, соединявшую меня с прошлым, и сейчас рука моя помимо воли потянулась к груди, где под сорочкой скрывалась небольшая склянка, подарок Маэстро.

– Власти конфисковали наш дом, забрали все, что у нас было, – продолжал Карло. – Нам пришлось просить милостыню на улицах, покуда над нами не сжалились монахини одной обители. Сестры дозволили нам ухаживать за их садом, а также помогли отправить письмо вашему высочеству. – Он вздохнул. – Все, что у нас осталось, – одежда, которая на нас, и отцовские свитки. Козимо с ними не расстается. Сам я никогда такими вещами не интересовался. Я мечтаю плавать по морю, а не торговать вразнос всякой ерундой. А вот Козимо хочет учиться. Сейчас, правда, он вряд ли пригодится вашему высочеству…