– Пусть знают, что бразды правления в твердых руках, – вставил Саймон.

– Именно. Никогда не пробовал заняться верховой ездой? Страшно интересно. Замечательное создание – лошадь.

– Знаешь, что сказал о лошадях Оскар Уайльд? Опасно с обоих концов и неудобно посередине. Предпочитаю согласиться с ним.

– Не знаешь, что теряешь, старина. – Джордан расправил конечности, поднялся, поправил запонку на левой, потом на правой манжете. – Ну, я, пожалуй, пойду. До отъезда еще побеседуем.

Саймон услышал, как он за дверью говорит Лиз:

– …вести дела в отсутствие Саймона… держи связь со Сьюзен… все заседания, думаю, здесь.

Вот счастливый человек, подумал Саймон. Оставшуюся часть дня он провел вися на телефоне.

К концу следующего дня он был в Париже. В отеле «Ланкастер» его ждала записка: месье Мюра будет ждать его в «Chez L’Ami Louis» в восемь часов. Хорошее начало отпуска. Это был любимый ресторан Саймона в Париже, к тому же туда можно пойти и без галстука. Он принял душ, переоделся и решил прогуляться пешком до Сен-Жермена, чтобы выпить там «У двух макак».

Он уже забыл, до чего прекрасен Париж. После Лондона он казался очень чистым – никаких мешков с мусором на тротуарах, ни табличек «Продается» на домах. Он остановился на мосту Пон-Нёф и оглянулся на Лувр. В синеющих сумерках светились окна домов и уличные фонари. На мгновение ему стало жалко, что он приглашен на ужин. Как бы ему ни нравился Мюра, такой вечер лучше бы провести с хорошенькой девушкой.

«У двух макак», как всегда, было полно народу; официанты, как всегда, высокомерны; посетители, как всегда, напускали на себя скучающий вид. Этой осенью девушки опять были в черном, с тщательно спутанными волосами и бледными лицами, в больших, не по размеру, кожаных пиджаках и тяжелых туфлях на толстой подошве, которые так ненавидел Саймон, – даже самые изящные ножки выглядели в них неуклюжими. Почему им так хотелось быть похожими друг на друга?

Саймон раскурил сигару и заказал аперитив. Хорошо снова оказаться во Франции, слышать французскую речь. Удивился, как много он понимает. Очень давно, больше двадцати лет назад, он полгода работал официантом в Ницце. Тогда он говорил довольно бегло, во всяком случае достаточно бегло, чтобы зарабатывать на жизнь. Теперь он был доволен, что кое-что еще помнит.

Он наблюдал, как сидевшая в углу чета японцев пыталась дать заказ официанту, который предавался любимой забаве парижан – делал вид, что ни черта не понимает.

– Скошь, – говорил японец, подняв два пальца. – Скошь.

– Comment?[3]

– Скошь.

Официант пожал плечами. Японец взял меню и раскрыл, показывая на середину страницы.

– Скошь.

Официант снизошел заглянуть в меню и вздохнул.

– Non, – наконец произнес он. – Виски.

– Хай, хай. Скошь виски.

– Deux?[4]

Японец, улыбаясь, закивал, и официант, удовлетворенный тем, что доказал свое превосходство, лавируя между столиками, направился к бару.

Аперитив разжег аппетит. Он подумал о белых грибах, которые время от времени появлялись в меню «L’Ami Louis» – «Друга Луи». Он вдруг сообразил, что за весь день ни разу не вспомнил о работе и даже по приезде забыл позвонить Лиз. Франция уже пошла ему на пользу. Рассчитавшись, он направился к стоянке такси на другой стороне бульвара Сен-Жермен.

Такси высадило его рядом с узкой улицей Вербуа. Он на мгновение задержался у дверей ресторана. Слава богу, его не приукрасили и не облагородили. Толкнув дверь, он вошел в шум и духоту одного из последних знаменитых парижских бистро.

Внутреннее убранство оставалось таким, каким оно было в начале века, – облупившиеся стены цвета хорошо прожаренного жаркого, на полу истертая до бетонного основания кафельная плитка. Кроме фотографии старого хозяина, седоусого Антуана, да пары потемневших от времени зеркал, стены были голыми, если не считать протянувшейся во всю стену вешалки. За более чем полвека здесь мало что изменилось, и каждый раз, бывая здесь, он чувствовал, будто находится в обветшавшей столовой старого друга.