И все же…

— Я больше не буду спать… с вами.

Мирон бросает на меня строгий взгляд с толикой высокомерной насмешки.

— Во-первых, хватит мне выкать. Во-вторых, решения здесь принимаешь не ты. Или хочешь обратно в клуб?

Я даже замираю со стаканом в руке. Рановато я записала его в рыцари в сияющих доспехах.

И ведь смотрит же. Ответа требует, молча пригвождая одним только взглядом. Заставляет слиться с мебельной обивкой.

— Не хочу, — бурчу едва слышно и делаю глоток сока, потому что горло превращается в пустыню сахару. Мне нужно прекратить бояться его, иначе так и будет помыкать мной. — У меня есть вопросы, — решительно заявляю я, отставляя стакан в сторону, и перевожу на него все свое возбужденное внимание.

— О, у меня они тоже имеются, Бунтарка. — Мирон тушит сигарету о поднос. — Зачем тебе понадобились деньги? — Он подается вперед и пальцами подцепляет халат, притягивая меня поближе к себе. — Предупреждаю, Варя, не ври мне. У меня нет времени возиться с тобой.

— Так зачем возитесь? — сипло вылетает из меня, и я облизываю вмиг пересохшие от волнения губы, потому что его лицо слишком близко, а я слишком внимательно рассматриваю жесткие мужские черты. И молчу, крепко сомкнув губы. Ни черта он не узнает. Пусть считает, что я решила подзаработать для себя любимой. Или что я охотница за легкими деньгами. Плевать, мне не нужно его сочувствие. Правда, стоит вспомнить, что мама в критическом состоянии, и мысль о том, чтобы попросить помощи у этого мужчины уже не кажется такой абсурдной, но сомнения подбираются со всех сторон, окружая вражеским тылом. И все же нет. После всего случившегося страшно довериться, страшно, что доберутся до самого дорогого. Это настолько личное, что мне не хочется ни с кем делиться. Особенно с ним, ведь Мирон явно связан с опасными людьми.

— Все с тобой ясно, Бантик, — подытоживает он, качая головой, пока его губы растягивает слабая улыбка, — однако похвалить тебя можно, правду не говоришь, но и врать не решилась.

— Похвалить, — недовольно фыркаю. Мне неловко, и я инстинктивно поджимаю колени к груди, бросая на него взгляд исподлобья. — Я не собака, — ерепенюсь в ответ.

Мирон громко выдыхает и поднимается с кресла.

— Я не собирался приравнивать тебя к собакам. — Он нежно обхватывает пальцами мой подбородок, вынуждая посмотреть на него снизу верх. — Они слишком умны и никогда бы не предали себя, — выговаривает абсолютно ровным и лишенным какой-либо эмоции тоном, надавливая пальцем мне на губы так, что воздух отказывается проникать в легкие. С минуту он с маниакальной потребностью еще сминает их, позволяя мне заметить, каким тяжелым становится его дыхание, но внезапно отстраняется и, сжав пальцы в кулак, быстро уходит. А я, ошарашенная культурным хамством, лишь хлопаю ресницами в такт участившемуся пульсу и смотрю в удаляющуюся за дверь широкую спину мужчины, но вместо нее вижу его затянутые чем-то опасным глаза цвета темной патоки.

Так и сижу, сама не знаю сколько времени в одной позе, пока ломота в руках не напоминает мне о том, что пора принять обезболивающее. 

Поэтому не теряя времени поднимаюсь и плетусь в ванную, чтобы выпить таблетки, после чего тут же принимаюсь обрабатывать лечебной мазью увечья на коже, те, до которых в силах дотянуться без посторонней помощи. Представляя на месте своих пальцев мужские, потому что мне понравилось чувствовать его заботу. Кажется в тот момент он не считал меня пустышкой, которую можно купить. Возможно мне это действительно только кажется. Ведь наутро Мирон все же принял привычный ему облик волка, властного и не подпускающего к себе, а только требующего. Но я не перестаю о нем думать даже спустя пару часов, когда Мирон по-прежнему не появляется в номере. А я, все еще потрясенная новыми поворотами в жизни, неспешно возвращаюсь в кровать в надежде, что хоть там у меня получится расслабиться или хотя бы забыться во сне.