В Овидиополе нас сразу же поодиночке подверг допросу какой-то молодой еврей в студенческой фуражке. Обвинены мы были в контрреволюции, шпионаже и юдофобии (тогда термин «антисемитизм» ещё не вошёл в моду). Единственной уликой служило наше появление в море в 70–75 километрах от нашего местожительства.

Допрашивали нас несколько дней и ночей. Допросы оказались для нас тяжёлыми. Проходили они, правда, без физического воздействия, но с постоянными угрозами расстрела как нас, так и наших родителей, братьев, сестёр и друзей. Для психологического давления использовался лежащий на столе следователя наган, которым он то и дело начинал играть перед нашим носом, а также надпись над столом: «Клянёмся за одного красного расстрелять 1000 белых!»

Не добившись никаких признаний, через неделю нас отвезли в Одессу и сдали в ЧК. Здесь обстановка оказалась намного хуже. Камера переполнена, паёк до крайности скудный: утром чай с кусочком сахару и кусочком хлеба; днём – баланда и полселёдки; вечером то же, что и утром. На следующий день в нашу камеру привели моего отца и брата одного из нашей тройки. К нам подсадили провокатора; отношение следователей было ещё более неприязненным, допросы – более изнурительными. Касались они исключительно отношения – нашего и наших родных и знакомых – к евреям. (Надо иметь в виду, что в это время, главным образом в подвластных украинским националистам местах, шли погромы и массовые убийства евреев. – Прим. ред.) А все следователи, с которыми нам пришлось иметь дело, и вся караульная команда состояли исключительно из евреев.

В связи с этим упомяну об одном деле. Среди караульных нашёлся один, который оказал нам помощь. Узнав мой адрес, он явился к моей матери и предложил ей переправлять нам передачи (официально они не допускались) и записки от неё нам и обратно. Когда мать спросила, почему он решил помогать людям, которых считает врагами, он совершенно откровенно ответил: «Сегодня власть наша, а завтра, может быть, она будет ваша. Если я сегодня помогу вам, то завтра вы поможете мне». Его предвидение сбылось. Когда через несколько месяцев я был уже в Добровольческой армии и находился в Тирасполе, меня вызвали в комендатуру и спросили, знаю ли я такого-то и что могу о нём сказать. Оказалось, я должен дать сведения о том самом конвоире-еврее, который оказывал нам помощь. Подтвердив, что он действительно работал в ЧК, я дал о нём самый лучший отзыв, и, как стало мне известно позже, он был освобождён.

От неминуемой смерти моего отца и меня спас сын нашего соседа Митя. Он собрал более ста подписей видных евреев, которые утверждали, что ни мой отец, ни я не только никогда не были врагами евреев, но были всегда их друзьями. Получив это заявление, следователь на другой же день нас освободил. Таким же приблизительно образом удалось освободиться и моим друзьям.

10 августа 1919 г. Добровольческая армия освободила Одессу, и наша тройка вступила в её ряды. Старший из нас, Алёша, поступил в какую-то воинскую часть, и мы потеряли его из виду; мы же с Виктором держались вместе – служили в одном полку. В конце года я был ранен и эвакуирован в Одессу. Вскоре туда же привезли с фронта больного сыпным тифом Виктора. Эвакуация нас разлучила: Виктор, прикованный болезнью, остался в Одессе, я очутился в Югославии.

Первые три года прошли в навёрстывании заброшенных в годы Гражданской войны наук, однако в атмосфере сугубо патриотической (кадетский корпус), в ожидании весеннего похода.