Надо было объединяться, чтобы совместно искать ответ, и к 1931 г. он был найден: Национальная Революция в России. Не контрреволюция, не реставрация, а именно новая революция. Это закономерно. Сделав свои последние революционные шаги – в сторону социалистической индустрии и коллективного сельского хозяйства, большевики стали властью охранительной, берегущей эти устои. Новосозданный же Союз был устремлён вперед, в будущее:
Как это – тысячелетней стране родиться?! Но ожидание было верным: сегодня Российская Федерация – действительно новое образование, отличное и от СССР, и от Российской Империи. Не совсем, конечно, та Новая Россия, которой желали новопоколенцы в 1930-х гг., но с принятой ими терминологией, отличающей слова «россиянин» и «российский» от слова «русский». Сегодня пишут, что другие языки такого различия не допускают; это верно в отношении английского; работая же среди немцев после войны, НТС предлагал отличать russländisch от russisch. Правда, в составе российской нации он видел народы всего СССР, допуская выход в самостоятельное государство только на основе местного плебисцита после падения советской власти на всей территории страны. Распад её в 1991 г. стал неожиданностью.
Парадоксальным образом написанный не без немецкого влияния первый из 14 пунктов власовского манифеста оказался ближе к жизни. Он утверждал не только «равенство всех народов России», но и «действительное их право на государственную самостоятельность».
Зарождение НТС в среде белой военной молодёжи определило не только стремление сохранить единство России, но и видение Национальной Революции. В другой песне есть такие слова:
Народная армия – это явно не совсем революция, хотя такое понятие бытовало одно время в представлениях НТС. И в самом деле, без армии не обошлось. Тот факт, что армия в Москву в августе 1991 г. вошла, с народом общалась и без единого выстрела ушла, сыграл решающую роль в падении власти КПСС. Гимн НТС, принятый в 1934 г., тоже полон военной лексики:
Эту песню стоя пели на собраниях долгие годы, и только когда светлый час действительно приблизился, почувствовали её неуместность и петь перестали. В России потом пели уже другую песню 1930-х гг.: