Мы спускаемся в подземку и снова едем с пересадками. Селеста передвигается по метро очень быстро, видно, что торопится. Я везде поспеваю за ней, не выпуская ее руку из своей.

— Там не только Уйлд похоронен. — Говорит мне почему-то шепотом, когда мы уже подходим к кладбищу. — Там еще лежат Фредерик Шопен, Исадора Дункан, Джим Моррисон...

— Подожди-подожди. — Я не даю ей договорить. — Джим Моррисон? Солист рок-группы The Doors??

— Да.

— Обалдеть! Это же моя самая любимая группа! Я хочу на его могилу!

— Ну вот сейчас сходим.

В этот момент мы приближаемся к центральному входу, и нам навстречу выходит пожилой мужчина с фонариком.

— Здравствуйте. Я Кнопка. Вас должны были предупредить насчёт меня.

— Да, проходите. У вас времени до 12 ночи. Потом у меня пересменка.

— Хорошо.

Мы проходим на территорию кладбища, и мне сразу становится не по себе. Не то чтобы я боюсь, но просто оно такое жуткое... Селеста включает фонарик на телефоне, и я следую ее примеру. Она уверенно ведёт меня вдоль могил с большими памятниками и статуями в готическом стиле. Вообще, все это кладбище — слишком готическое.

— Это какое-то знаменитое кладбище? — спрашиваю ее после осмотра довольно большого количества готических статуй, которые явно тут не просто так.

— Да. Оно называется «Пер-Лашез». Тут похоронены известные люди.

Понятно. Типа нашего Новодевичьего в Москве, где лежат всякие актеры, певцы и политики.

— Вот могила Оскара Уйлда, — подводит меня к высокому памятнику.

Это бетонная плита с меня ростом. На ней высечен человек, который то ли летит, то ли лежит. В общем, ничего особенного. Мы проходили тут могилы и статуи поинтереснее.

— Угу, хорошо. Пойдём теперь к Джиму Моррисону.

Селеста слегка смеётся, берет меня за руку и уводит. Меня удивляет, как хорошо она тут ориентируется.

— Ты часто здесь бывала? Это кладбище очень большое, а ты тут все знаешь.

— Я была здесь несколько раз. На самом деле тут всего несколько очень известных могил, и все посещают только их, поэтому не сложно запомнить.

Мы идём размеренным шагом и продолжаем освещать себе путь фонариками от телефонов. Мне по-прежнему не по себе. К тому же мы с Селестой почему-то говорим шепотом, хотя находимся здесь совсем одни.

— А кто этот мужчина, который нас сюда пропустил?

— Знакомый моего знакомого. Я попросила своего приятеля, чтобы он попросил охранника нас пропустить.

— Понятно.

Дальше мы идём молча. Меня это гнетущая тишина, прерываемая только карканьем ворон, немного напрягает. Тут и так жутко, а еще и мы не разговариваем.

— А ты вообще часто ходишь на кладбища? — нарушаю гробовую тишину в прямом смысле этого слова.

— Периодически хожу. А ты?

— Раньше ходил раз в год. Больше не хожу.

— Почему?

— Дочь этой женщины вернулась и теперь может навещать могилу своей матери сама.

Когда-то я каждый год ходил на могилу к Кристининой маме в годовщину ее смерти в середине декабря. Сам не знаю, зачем я это делал. Просто знал, что Кристина не приезжает из Америки, и наверняка очень грустит из-за того, что не может посетить могилу матери. Вот и делал это в память о ней.

— Дочь этой женщины просила тебя навещать могилу ее матери? — Селеста будто читает мои мысли.

— Нет.

— Значит, ты ходил, просто потому что тебе была близка ее дочь?

— Да.

Селеста молчит мгновение.

— Ты так сильно ее любил? — вопросы француженки бьют прямо в мишень.

— Да. — Выдавливаю из себя.

— Но вы все-таки расстались. — Не спрашивает, а констатирует факт.

— Да.

— А ты делал ей предложение замуж?

Я застываю, будто проглотил язык. И, если честно, я даже не знаю, как ответить на этот вопрос.