– Конечно, – согласился я. – Ничего с вами не случится, если вы ни в чем не виноваты.

– Может, мне лучше остаться с вами – для верности?

– Чтобы я тоже влип, если за вами что-то числится?

– Значит, мне нельзя остаться у вас?

– Нет. Начнутся неприятности – позвоните мне. Я никогда не слышал, чтобы вы кому-нибудь задавали вопросы, касающиеся военных действий. Думаю, вы чисты.

– Я действительно чиста, – подтвердила она и добавила, отвернувшись от англичанина и склонившись к моему уху: – Как вы думаете, а с ним мне можно остаться? Он-то в порядке?

– Откуда мне знать? – пожал плечами я. – Я его первый раз вижу.

– Все-таки вы сердитесь, – заметила она. – Давайте не станем сейчас об этом думать, а лучше пойдем обедать, и пусть всем будет хорошо.

Я подошел к игравшим.

– Вы пойдете обедать?

– Нет, товарищ, – не поднимая головы, ответил тот, который как раз бросал кости. – Хотите сыграть?

– Я хочу есть.

– Мы вас тут дождемся, – сказал другой игрок. – Ну, давай, бросай, я ставлю.

– Разживетесь деньжатами – тащите их сюда, сыграем.

Кроме Манолиты, в комнате находился еще один знакомый мне человек. Он служил в Двадцатой бригаде, и это он заводил патефон. Это был венгр, но грустный венгр, не из тех, что вечно веселятся.

– Salud camarade, – произнес он. – Это летчики, которые служат здесь по контракту. Наемники… Зарабатывают по тысяче долларов в неделю. Они воевали на Теруэльском фронте, теперь прибыли сюда.

– А в мой номер как они попали?

– Один из них вас знает. Но сейчас ему пришлось уехать на аэродром. За ним прислали машину, когда игра уже началась.

– Рад, что вы заглянули, – улыбнулся я. – Приходите в любое время и чувствуйте себя как дома.

– Я пришел послушать новые пластинки, – сообщил он. – Вам не мешает?

– Нет. Все хорошо. Выпейте.

– Я лучше съем кусочек ветчины, – сказал он.

Один из игроков подошел и отрезал себе ломтик.

– Вы не видели тут парня… Генри, хозяина этой комнаты? – спросил он меня.

– Это я.

– О, – смутился он. – Простите. Не хотите сыграть?

– Позже, – ответил я.

– Ладно, – кивнул он и, набив рот ветчиной, гаркнул: – Эй ты, дегтярь[12] гребаный, бросай так, чтобы кости отскакивали от стенки!

– Тебе-то уже все равно ничего не поможет, товарищ, – проворчал человек, бросавший кости.

Эл вышел из ванной. Теперь он был весь чистый, только вокруг глаз остались круги въевшейся грязи.

– Сотри полотенцем, – произнес я.

– Что стереть?

– Посмотри на себя в зеркало.

– Оно совсем запотело, – объяснил он. – Да и черт с ним. Главное – я чувствую себя чистым.

– Пошли есть, – предложил я. – Идем, Манолита. Вы не знакомы?

Я заметил, как она окинула взглядом Эла.

– Рада познакомиться, – улыбнулась Манолита.

– Очень здравая, я считаю, идея, – сказал англичанин. – Давайте пойдем поедим. Но где?

– Они что, в крэпс играют? – спросил Эл.

– А ты разве не заметил, когда вошел?

– Нет, – ответил он. – Я только на ветчину смотрел.

– Да, в крэпс.

– Вы идите ешьте, – поторопил нас Эл. – А я здесь останусь.

Когда мы выходили, шестеро сидели на полу, а Эл Вагнер подходил к столу, чтобы отрезать себе ветчины.

Я успел услышать, как один из летчиков задал ему вопрос:

– Вы в каких войсках служите, товарищ?

– В танковых.

– Говорят, от них теперь никакого толку, – заметил летчик.

– Мало ли что болтают, – отрезал Эл. – Что это у вас там? Кости?

– Хотите взглянуть?

– Нет, – сказал Эл. – Я хочу сыграть.

Мы спустились в холл – я, Манолита и высокий англичанин – и обнаружили, что все остальные уже ушли в ресторан «Гран-Виа». Венгр остался в очередной раз слушать новые пластинки. Те двое, с которыми я снимал кино, уже поели и, вернувшись домой, продолжили чинить камеру. Я хотел есть, а еда в «Гран-Виа» была паршивая.