– Ты хороший танкист.

– Но завтра предпочел бы быть кем-нибудь другим, – заметил он. – Я, конечно, раскис и несу страшную ерунду, но имеет же человек право немного раскиснуть, если это никому не причиняет вреда. Знаешь, я люблю танки, только мы их неправильно используем, потому что пехота не обучена взаимодействовать с ними. Они просто хотят, чтобы танк шел впереди, создавая им прикрытие для продвижения. А это неправильно. Они тогда полностью зависят от танков и без них не могут сделать ни шагу. Иногда они даже не хотят занять боевую позицию.

– Я знаю.

– Понимаешь, если бы у нас были танкисты, знающие свое дело, они бы вырывались вперед, подавляли противника пулеметным огнем, а потом отходили бы назад, пропуская пехоту, и вели бы огонь поверх ее головы, создавая пехоте прикрытие во время атаки. А другие танки, как кавалерия, налетали бы на пулеметные гнезда противника и уничтожали их. И они могли бы накрывать траншеи и продольным огнем разносить их в пух и прах. Кроме того, они могли бы доставлять пехоту к нужному месту или прикрывать ее продвижение наилучшим образом.

– А вместо этого?..

– А вместо этого все происходит так, как будет завтра. У нас, черт возьми, так мало орудий, что нас используют как малоподвижное бронированное средство доставки пушек. А как только ты останавливаешься и принимаешься изображать легкую артиллерию, ты теряешь подвижность, которая худо-бедно обеспечивает твою безопасность, и тебя начинают прицельно расстреливать из противотанкового оружия. А если не это, так мы вообще становимся чем-то вроде железных детских колясок для перевозки пехоты. И в конце концов уже не знаешь, коляска ли довезет тех, кто внутри, или им самим придется толкать ее. И никогда не знаешь, будет ли кто-нибудь позади тебя, когда ты доберешься до места.

– Сколько танков сейчас у бригады?

– По шесть на батальон. Всего тридцать. Но это теоретически.

– Ты бы все-таки пошел помылся, а потом поедим.

– Ладно. Только не надо опекать меня и думать, что я чего-то боюсь, потому что я ничего не боюсь. Просто устал и захотелось поговорить. И не надо разговоров для подъема боевого духа, для этого у нас есть политический комиссар, и я сам знаю, за что воюю, и ничего не боюсь. Но мне хотелось бы, чтобы нас использовали с умом и более эффективно.

– С чего ты взял, что я собираюсь поднимать твой дух?

– Вид у тебя такой.

– Я просто хотел узнать, не нужна ли тебе девушка, вместо того чтобы вести жалобные разговоры о смерти.

– Нет, девушки мне сегодня не нужны, а жалобные разговоры я буду вести сколько хочу, пока это никому не мешает. Или тебе мешает?

– Пошли, примешь ванну, – настаивал я. – И можешь вести настолько жалобные разговоры, насколько тебе хочется.

– Как ты думаешь, кто был тот коротышка, который разглагольствовал так, будто слишком много знает?

– Понятия не имею, – пожал плечами я. – Но постараюсь выяснить.

– Он на меня тоску нагнал, – пожаловался Эл. – Ладно, пошли.

Пожилой лысый официант отпер дверь и выпустил нас на улицу.

– Как там наступление, товарищи? – спросил он уже на пороге.

– Все нормально, товарищ, – ответил Эл. – Все хорошо.

– Слава богу, – произнес официант. – Мой сын воюет в Сто сорок пятой бригаде. Вы с ней не сталкивались?

– Я танкист, – объяснил Эл. – А этот товарищ снимает кино. Ты не бывал в Сто сорок пятой? – обратился он ко мне.