На заднем дворе нашего дома остатки былой роскоши. Папа не успел доделать дорожку перед домом, она тянулась к крыльцу  через весь участок. Узкая, извилистая, выложенная разноцветными плоскими камнями, за которыми мы с папой ходили на берег реки. Огород был отделён маленьким заборчиком, имелась поляна, на которой стояли старые качели с сидением на двоих.

Когда я рассказывала, что моя мама держит скотину, многие воротили носы. А когда бывали у нас в гостях, обалдевали. Хлев, курятник, баня, сараи были очень аккуратными постройками, покрашенными красной краской. С белоснежными наличниками на окнах и дверях. На крышах битумная черепица бордового цвета.

Стоял у кустов смородины старинный колодец. У всех в посёлке водопровод, а папа колодец оставил, сделал над ним крышу, как игрушечную, обложил таким же камнем, как дорожку. И место за домом напоминало какую-то альпийскую сказку, с альпийскими горками и альпийскими лужайками.

Мерзость запустения. 

Особенно под светом уличного фонаря, что освещал задний двор нашего дома. 

Я села на качели, оттолкнулась ногой от красивой дорожки. Старые цепи, на которых была подвешена скамейка со спинкой, заскрипели.

Домой совсем не хотелось. Я туда вошла, поняла, что у мамы мужик, и сразу вышла на улицу с приступом тошноты.

  Забравшись на яблоню, через забор на мой участок прыгнул Химер. Лихо так! Он быстрый и, не смотря на всю свою худобу, сильный. Ему скоро двадцать один год. Но пребывание в тюрьме сделало из него очень взрослого, помятого мужика. У него сгнили зубы, подкосилось здоровье, и в волосах блестела серебром седина. Чем он занимался, как он жил, когда уезжал из посёлка, для всех оставалось тайной. Но в деньгах он не нуждался.

В джинсах и красивом тёмно-синем свитере он встал напротив качели и хитро прищурил один глаз.

 Я не двигалась, с безразличием смотрела на него, не думая ни о чём.

Химер подвыпивший становится противным и грубым. От пьяного Химера лучше бежать. А вот трезвый Серёжа Часов вполне нормальный человек, в которого я однажды влюбилась.

Если б он меня не ударил, я бы так и продолжала думать, что это моя судьба.

– Что такая недовольная? – усмехнулся он.

– Мама привела мне очередного папу, – мрачно ответила я.

Химер запрыгнул на качели, уселся рядом. По-хозяйски закинул руку за мою спину. Его пальцы трогали мои волосы, и у меня по телу бежала нервная дрожь от отвращения.

– Ладно, не  трогаю, что морщишься, – от него не пахло перегаром, а только вкусным мужским парфюмом. – Лесь, поехали со мной.

Он сказал это таким голосом, что я хотела расплакаться, кинуться ему в объятия и пожаловаться на жизнь.

 А нельзя.

Это обман. Как трезвый голос мамы в промежутках между пьянками. 

Как-то сразу вспомнилась Карина по кличке Корь, которая прикладывала к фингалу под моим глазом лёд. Химер и ей глаз подбил, так что мы с ней дружно светили по посёлку.

Не верю!

Ты, Химер, урод моральный!

– Что там твой мажор, не обижает?

– Нет, защищает, – ответила я.

– То есть можно спокойно по делам ехать, тебя не обидят?  – он попытался прикоснуться к моему лицу, я быстро от него слиняла, спрыгнув на землю.

– Вали уже, – огрызнулась я.

– Дрова закажешь, за электричество заплатишь, – он достал из заднего кармана джинсов скрученную пачку наличных. Отсчитал купюры. — Я тебе одежду купил.

– Мне ничего не надо от тебя. Я тебе вернуть не смогу. А натурой даже не проси.

– А что так? – хмыкнул он. – С мажориком лучше? Смотри, Камора, не плачься мне потом, что с тобой поиграли, сломали и выкинули.

– А ты не для того мне предлагаешь с тобой поехать, чтобы надкусить и выплюнуть?