Про свою судьбу, израненную графскими амбициями, промолчала. Он ведь намерен вернуть меня жениху. Стряхнуть пыль с порванной сорочки, стереть кровавые кляксы, залечить царапины и, убедившись, что куколка вновь тиха и послушна, передать в руки Раскова. Будто ничего и не было. А то, что было, приукрасят в «Трибьюн».

Судьба-богиня, надеюсь, брачное ложе, неоднократно испытанное Алексом, успело сгореть со стыда… А сам жених, брошенный у алтаря, и видеть меня не желает.

Потому что невозможно стереть из памяти все, что случилось в Дебрях. Прохладный пол пещеры, волнистый каменный свод, жаркие выдохи и хрипы. Объятия, поцелуи, обостренные чувства. И Эрик со мной. А я с ним. И это нужно обоим.

Всему конец… Все кончилось, нас поймали. Свобода оказалась ложью, дурашливой выдумкой: от папиных когтей не убежать. Не скрыться ни в одной пещере. Как наивно было думать иначе.

И как мерзко становилось от мысли, что Расков по-прежнему желает нашего брака. Ребра пробивало тупой болью, хотелось усесться на камни, обхватить колени и обреченно поскуливать.

– От ищеек Совета никакого толка… – удрученно пропыхтел отец. – Я пытался решить вопрос законно. С теми полукровками, что разбили стекла в моем банке и забаррикадировали дверь. Достаточно было послать ламбикуров по следу их крови, и наутро все облезлые шавки сидели бы в клетках! Но нет же, я ведь почетный, законопослушный гражданин! Я сообщил о нападении в магтрибунал. И вшивые волчата обвели вокруг пальца лучшего мага-следопыта!

– Разве… разве в магтрибунале не твои люди? Которые докладываются теле-маго-граммами о каждом шаге? – прорычала я сквозь зубы. Ягодка скисла, забродила и вконец обезумела, раз смела перечить отцу.

Творился какой-то кошмар. Мои колени под огрызками ткани дрожали, губы тряслись, в носу хлюпало. Такой уязвимой и безвольной я не ощущала себя даже в тот день, когда получила от маменьки письмо о помолвке. Я не могла ничего сделать. Ни Эрику помочь, ни себе.

– Ну… не все. Остались еще непокорные, с принципами, – рассмеялся мой отец. – И гипноз на них, как назло, не действует. Как славно, что у меня всегда есть запасной план. Я банкир, я не могу полагаться на Судьбу и случайную удачу. Уведите животное в клетку. И… смените воду в блюдце. Наш зубастый гость, кажется, хочет пить.

Последнее предназначалось стражам. Под мой скулящий вой Эрика потащили к заговоренной двери в аптекарский дом.

На пороге стоял индус с брошью на лацкане аляписто-яркого пиджака. Пожилой мужчина с длинной черной бородой оторвал бирюзовый камень и развернулся ко входу.

– Нет, нет, папа, ты не посмеешь! Я всем расскажу, я… не позволю тебе…

Я билась раненой волчицей, стонала, хныкала, но ни один мускул на лицах конвоиров не дрогнул. Они подчинялись отцу всецело.

«Все кончено… кончено… Мы оба с Эриком проведем вечность в клетке. Каждый – свою. Каждый – в своей», – билась в висок единственная цельная мысль. Упертая. Прорывающая рубежи тошнотой.

Индус не успел приложить камень-глаз к двери.

Гул голосов вдруг ворвался в уши, словно кто-то вынул из них комки ваты. Воздух прорезали крики птиц, улица заполнилась запахами, принесенными ветром с базара. Эстер-Хаз ожил.

И на конце Аптекарской улицы показалась подтянутая фигура следователя Шо, окруженная магами в форме Магтрибунала.

– Что здесь творится? И кто поставил завесу в центре города? – издалека прокричал мужчина.

Его поджарый силуэт, увенчанный черным ежиком волос и окутанный серой аурой ищейки, приближался. Яркие карие глаза, по-восточному раскосые, впивались в балкон.