– Как низко я пал, – прокаркал он в полоток, задирая нос кверху и морщась от боли. – Ох, Судьба…

– Вам плохо? – я развернулась к нему лицом, уложила пальцы на дергающуюся скулу.

– Плохо будет потом. Будет невыносимо, – мученически корчась, пообещал он сам себе. – Когда я осмелюсь тебя отпустить. Когда ты возненавидишь – и за отца, и за то, что вместо Раскова сделал из тебя покорную куклу. Тшш!

Он приложил палец к губам, останавливая рвущиеся из меня вопросы. Добившись тишины, переместил руку на затылок и потянул вниз, к своему рту.

– Но это будет потом. Поэтому – к троллям. Иди сюда, иди… Я не обижу, ягодка. Не сделаю ничего дурного, – пообещал он надрывно. – Я потом отпущу. И ты сможешь ненавидеть столько, сколько пожелаешь. А пока мне нужно к этому приготовиться. Вечность – очень долгая штука, куколка.

«Не вспоминай! Прошу, ягодка, забудь, что тут было».

В окне серыми пиками возвышались горы. Незнакомые. Они выросли только что или всегда тут стояли? Может, мне просто некогда было выглянуть наружу?

Да и интерьер вокруг я узнавала с трудом… Пышная столовая чужого имения. Длинный стол, убранный на две персоны. Чистая скатерть, рубиновая жидкость на дне бокалов… Гостей не ждали, но сервиз был выбран дорогой, праздничный.

«Не вспоминай. Не смей. Ты сделаешь себе хуже».

Меня снова развернули лицом к окну, не давая оглядеться.

Горы. Высокая гряда с пиком посередине и обрамлением из серых холмов-миньонов. Не Румынские Дебри, где у клыкастого имеется пыльное логово. И не наследие Раскова, насаживающее на шпиль проходимку-луну…

Сиплый голос Эрика вбирался в ухо. На плечах лежали теплые руки, они прогревали ткань черной рубашки, пропахшей кровью и травами.

Странно. Я помнила себя в свадебной сорочке с самодельными лямками. Короткой и рваной настолько, что ветер Эстер-Хаза холодил бедра.

Я была в Эстер-Хазе? Наверное. А как оказалась здесь, у чужого окна?

«Забудь. Иначе еще сильнее меня возненавидишь…»

Шепот настойчиво вплетался в мысли. Отдаваясь хриплой мелодии, я прикрыла веки. Я буду послушной куколкой и все забуду.

В ушах загудело, мир вдруг закрутился. Замок сошел с ума, сорвался с цепи.

Я моргнула… и все стерлось. И шепот, и далекие горы в окне, и то рваное облако, что напоминало прыгающего хеккара. И было ли? Привиделось, почудилось.

Голос Эрика исчез из памяти, рассыпался пеной дней. Точно я себе все придумала. И крепкие руки, и дорогой сервиз на две персоны.

Макушку грело обезумевшее солнце. Лучи липли к черной рубашке, как магией примагниченные.

Явно мужская, одежда доходила мне до середины бедра, но я не мерзла. Когда снаружи успело так потеплеть?

Голые колени ласкал ветер, он приносил запахи леса, молодой травы, сочных побегов, хвои. И что-то хлопало рядом с ухом, насыщая природный аромат запахом сажи.

Я проморгалась и обнаружила себя на знакомом крыльце. Четыре статуи по бокам, парадный пафос старинного Петербурга… Академия князя Карповского.

К почтовому ящику, выставленному на уличные ступени, сыпались морфы. Не замечая меня, они скидывали в урну корреспонденцию и с гордыми хлопками удалялись.

Грохот стоял неописуемый. Сквозь дымовую завесу я пыталась сосредоточиться и понять… вспомнить… Как я оказалась в Санкт-Петербурге? Как сюда пришла? Не пешком же с самого Эстер-Хаза?

Я больно сжала виски и застонала. Ничего не помню!

Тепло петербургского утра было обманчивым. Солнце не успело прогреть камни, и босые пятки за три минуты окоченели.

– Заболеть рискуете, мисс, – прокряхтел линяющий почтовик и пыхнул сажей в лицо, удаляясь.