Я неохотно сделала глоток и поморщилась.

– Горько.

– Так нужно. Пей, пей, маленькая принцесса, – он приподнял дно стакана, и жидкость полилась в рот. Пришлось делать судорожные глотки, чтобы не захлебнуться. – Не знаю, кто придумал, что забвение – это сладко.

За горечью проступила сахарность, но не десертная, а какая-то… неприятная. Я обиженно взглянула на Эрика: чем он меня напоил?

В теле появилась странная легкость, тут он не обманул. Дрожь перестала сотрясать кости, мышцы обмякли, я пошатнулась и позволила вампиру себя обнять.

– Вот так, ягодка… А теперь забудь, – попросил он глухо, покачиваясь со мной в гипнотическом танце. – Забудь о том, что увидела в Эстер-Хазе. Об отце. О ненависти. Вспомни, как еще недавно меня любила. Оно еще есть внутри, оно пока не стерлось, не забилось болью… Не успело.

– Все не так… – я сонно засопротивлялась.

– Будет так, я позабочусь. Я не отпущу тебя, ягодка. Я… не могу так сразу, – повинился он. – Потом, позже. Со временем. Когда буду готов.

– К чему?

– К ненависти в этих огромных кукольных глазах, – хрипел Валенвайд, монотонно наглаживая спину. – Увидеть ее слишком больно. Не смотри так. Смотри, как смотрела раньше. Мне с этим еще слишком долго жить.

Мысли вяло перекатывались в голове, скользили тяжелыми камнями.

Вампиры не отпускают свою добычу… Вампиры эгоисты и собственники. Вампиры… не отпускают…

– Судьба подарила мне тебя, чтобы сразу же забрать, больно щелкнув по вечному носу. Но я не согласен, – сердито пробормотал он, вжимая меня в каменную грудь.

Мышцы его горели, наливались силой и твердостью. Но теперь прикосновения Эрика не приносили былой боли, кожа от них не зудела, не требовала побега.

– Ваш папаша… даже умерев, умудрился победить, – шипел Валенвайд. – Отобрал у меня все!

Точно, папа.

Папа мертв. Я видела его глаза, пустые и холодные… Нельзя забывать.

Но как хотелось. Освободиться от ужаса, стряхнуть шок. И память заволакивало мягкой ватой, обещая сохранить важные моменты в надежном месте. Когда-нибудь они пригодятся и выплывут на поверхность, но сейчас и без них хорошо.

– Ты за это меня никогда не простишь, знаю, – он судорожно сглотнул. – Но если уж падать на дно, то вместе.

Да, верно, в Дебрях мы летали… а это – падение. Свои чувства к Эрику я помнила ярко. Они были чистыми, хрустальными, без примесей обиды и отчаяния.

Как тепло внутри, как сладко… И даже горечь напитка уже не ощущалась противной.

– Как нелепо. Как нелепо, куколка, – удрученно бормотал Эрик, наглаживая мои плечи. – Вот я и стал монстром из газет. Чудовищем с первой полосы, что уводит обезволенных девушек в свое грязное логово…

Он резко выпустил меня из рук и отстранился. Растер лицо ладонью, скривился, точно сам горечи наглотался. Отступил к пыльному креслу во главе убранного стола, присел и поманил меня пальцем.

– К троллям уколы совести. Все к троллям. Иди сюда… и скажи, что любишь… так, чтобы я поверил… – хрипло велел он.

– Что вы т-творите?

Удивительно, как я смогла издать звук – язык во рту отяжелел, распух и едва шевелился.

– То, за что буду ненавидеть себя целую вечность, – легко признался клыкастый и приглашающе распахнул руки. Игнорировать приглашение не получалось, и я медленно поплелась на зов. – Мне нужно время. Нам обоим нужно время, чтобы попрощаться, любимая.

Покоряясь недвусмысленному жесту, я опустилась к нему на колени. Даже не дернулась, почувствовав горячую ладонь на бедре.

Я с ним, он со мной. И это решено. Это нужно. Разве может это невыносимое притяжение быть неправильным?