— Дем, у меня получается, — кричу ему.

Оборачиваюсь, чтобы посмотреть, видят ли братья мои успехи. Отвлекаюсь и не замечаю, как дорога уходит вниз. Перестаю отталкиваться, выпрямляю тело и просто лечу по наклонной.

— Я не могу остановится! — кричу я. — Останови-и-и-те меня-я-я!

Братья бегут за мной, причем Рустам бежит и снимает одновременно. Меня не успевают догнать, я спотыкаюсь и падаю лицом вниз. Камера съезжает. Какое-то время в кадре виден только асфальт, слышен мой плачь и голоса братьев. Затем съемку завершают. На следующих кадрах я уже дома, сижу в гостиной, а вокруг меня братья и отец. Папа держит в руках мазь. Он только что закончил бинтовать мои колени и локти.

— Встречайте нашу пострадавшую Камиллу Ниязи. Только она могла умудриться разбить нос об асфальт, — голос Рустама заставляет папу повернуться к камере.

— Рустам! — произносит он сурово. — По-твоему, это смешно? Куда вы смотрели? Почему на ней не было каски и наколенников?

— Ты обещал, что не будешь ругать мальчиков, — поспешно напоминаю ему. — Я сама во всём виновата.

— Обещал, принцесса, — лицо отца смягчается, когда он вновь смотрит на меня, затем наклоняется вперёд и целует меня в красный исцарапанный нос.

Я нажимаю на кнопку «стоп». Закрываю глаза, борюсь со слезами, дотрагиваюсь до носа. Призываю свою память и воображение, чтобы ощутить тот утешающий поцелуй, но у меня ничего не выходит. Досада и отчаяние накрывают меня. Я открываю глаза, смотрю на экран и шепчу, протягивая к нему руку:

— Папа...

Провожу пальцами по экрану, на котором застыло крупным планом его лицо. Мои губы растягиваются в печальной улыбке. Сколько фото и видео я пересмотрела за последние дни, но всё ещё вздрагиваю, стоит ему появится на экране. Как же хочется вернуться назад. Вернуться в детство. Вернуться туда, где он жив.

— Папа, — зову его вновь.

Одергиваю руку. Игнорирую нарастающую боль в груди. Сбросив с плеч плед, опускаю ноги и встаю с кресла отца. Прохожу вперёд, вновь оглядываю его кабинет. Прошла уже неделя, как я вернулась домой, но я всё ещё не могу насытиться этим местом. Ничего не изменилось ни в доме, ни в кабинете отца. Тут все напоминает о нём: каждая деталь, каждый уголок дома дышит им. Тут тоска по нему сильнее вцепляется в меня своими когтями и раздирает душу.

В дверь стучат, затем открывают её и входят. Я оборачиваюсь и вижу бабушку. Она держит в руках блюдо с нарезанными фруктами. При виде неё, моё настроение меняется, тревога отступает, и наступает облегчение.

— Я знала, что найду тебя здесь, — говорит она.

Бабушка проходит, садится на диван, ставит на журнальный столик блюдо. Похлопывает рядом с собой, предлагая мне сесть. Мне до сих пор не верится, что Нани находится тут, что она согласилась приехать со мной. Хотя и ненадолго, но главное, что она не отказала мне. Ведь за столько лет она ни разу не гостила у нас, не соглашалась покидать свой дом. Даже отцу не удавалось уговорить её. Я шагаю к ней и сажусь рядом, как она просит.

— Ты не пришла на ужин. Съешь хотя бы фрукты, — кивает она на стол.

Пока я жила с ней в деревне, она всё время заставляла меня поесть, и сейчас продолжает заботиться обо мне. Я чувствую, как в груди теплиться благодарность.

— Нани, если бы не ты, я, наверное, давно умерла бы с голоду, — отвечаю ей, чтобы угодить, протягиваю руку и беру гроздь винограда.

— Ну-ну, не преувеличивай, — смущается она.

Я с интересом наблюдаю за ней. Мне нравятся её мягкие черты лица, добрые глаза, аура тепла и спокойствия, которая её окружает. Осознаю, что успела полюбить её. И в этот же момент на меня накатывает чувство утраты и обиды, что столько лет, имея такую бабушку, я не общалась с ней, не проявляла интереса к своей родственнице. Она всегда была, но где-то далеко. Отец столько раз предлагал поехать с ним навестить её, погостить. Но я предпочитала проводить каникулы с друзьями, имена которых сейчас и не припомню.