И не спасли. Кровь не держалась в детском тельце, не помогли ни гроздья пинцетов и зажимов, ни переливания…

Татьяна ледяными руками отгладила парадное белое платьице и зеленые шелковые ленты. Валерка хмуро молчал с похмелья, выпросил денег и пошел поминать.

– Настя, значит… – Крис отложил в сторону исписанный только ему одному понятными знаками лист. Лист приютился у детских коленок, тощих, без ямочек.

– А что ты хочешь, Настя?

– К маме, – выдохнула трубка. – Приведи мне маму. Только хорошо попроси, пожалуйста.

– А просить-то и не придется… – ответил Крис.

– Только не ругай ее…

– Не судите… – Крис поднялся.

В глубине зеркала мелькнула маленькая фигурка в белом платьице. Негритенок задул свечи.

Такси поджидало внизу. За рулем на этот раз черноглазая серьезная девушка в форменной фуражке, нахлобученной на уши. Покосилась.

– Печку включить?

– Да зачем…

– Зима, – сказала девушка. – А ты весь нараспашку.

Крис не ответил, прижался детской любопытной мордашкой к ледяному стеклу. Только на мир смотрел все еще своими глазами – темными, немигающими. Смотрел на уходящий вдаль город, на бока проносящихся мимо машин, на бесконечные дороги и сотни столбов, на указатели и знаки, поля и черные горбушки лесов…

И только перед указателем с надписью «Марьяновка» прикрыл усталые веки и распахнул другие глаза – васильковые, чистые.

Девушка повела машину дальше, старательно объезжая кочки и ухабы. Погасила фары перед зеленым спящим домиком. Возле дома росли две пушистые елочки и стояла покосившаяся лавка.

Девушка закурила.

– Иди.

В сенях пахло чем-то особенным – чабрецом и шалфеем. Половицы скрипели. Сплетенные из лоскуточков коврики сбились. Тикали тяжелые ходики с разбитым циферблатом, на столе стыла крынка молока, обернутая газетной бумагой. Под образами сидела пышноволосая кукла с разрисованным лицом.

Крис остановился перед куклой. Повеяло древним, незабываемым, языческим… Знакомым.

А потом отвел рукой шторки, ведущие в спальню, и остановился в дверном проеме.

Татьяна проснулась – под бок толкнуло теплое, родное. Сердце зашлось радостью – Настя забирается погреться. Каждую зимнюю ночь она подбирала длинную ночную рубашонку, просовывала полы между ножек, и таким щеночком, с куцым рубашечным хвостиком, забиралась под руку.

– Настя, – позвала Татьяна, приподнимаясь. Да вот же она! Стоит в дверях. Только не в ночной рубашке, а в белом отглаженном платьице, перехваченном шелковыми зелеными лентами. Стоит и молчит.

Татьяна подняла руку – перекреститься, но вдруг все поняла и уронила руку обратно на ватное одеяло. Настя улыбнулась и исчезла в темноте коридора. Только мелькнуло белое праздничное платье.

Когда Татьяна выбралась на кухню, когда отсыпала себе решительно и щедро горсти таблеток – матери-сердечницы, отца-диабетика, снотворное от Ольги Докторши… Когда лила в ковшик водку мужа-Валерки и глотала все это горстями, Криса в доме уже не было.

Он подошел к машине, обернулся и посмотрел на зеленый домик.

Девушка-водитель выкинула на снег дотлевший окурок и процедила:

– Я б ей, суке, устроила свадебные гулянки…

– Не судите… – сказал Крис, забрался в машину и сонно запрокинул голову.

А потом случилось странное. Телефон зазвонил днем. Крис от неожиданности уронил на пол любимую кружку, желтую, с китайскими нежными цветами. Кружка разбилась вдребезги, на полу образовалось чайное озерцо, в котором плавали узорные ветви.

Из коридора выглянул негритенок и застыл в нерешительности, сжимая в черной ручонке незажженную свечу.

– Не надо, – сказал Крис. – Или… подожди.