— Только со мной не спать, — угрожающе выставляю вперед палец.

— Пей давай. За любовь не чокаясь, — смеется надо мной Соколов.

— Не хочу за любовь. Давай за тебя, а? И за то, чтобы донес, — чушь какая-то, но я едва слова в предложения собираю. А вот Паше нравится. Он даже улыбается.

Опускаю стопку на стол и тянусь за лимоном, давя смех. Кислота перебивает жжение водки. Жмурюсь, жую мякоть и кладу на салфетку кожуру. Тело плывет, и я сползаю ниже на мягком стуле, чтобы уложить голову на спинку. На смену спонтанной радости снова приходит удушающая грусть, что разъедает внутренности едким раствором отчаяния и одиночества.

Приоткрываю один глаз, рассматривая Соколова. Тот держится серьезно, хотя знаю — пьян в стельку, потому что наливает себе по полной каждый раз. То ли меня спасает от похмелья, то ли сам забыться хочет. Пашка (сегодня хочется называть его так, без тени упреков, а потому что он… рядом) неотрывно глядит на меня, будто произведением искусства любуется, а не брошенной женщиной. Женька так никогда не смотрел. В носу щиплет, с шумом втягиваю воздух, чтобы не разрыдаться перед Соколовым во второй раз.

— Хочу курить, — нарушаю тишину первой, пока та окончательно меня не придавила безнадежностью. Дурацкая привычка тянуться к сигаретам на пьяную голову дает о себе знать.

— Мои закончились, — хлопает по карманам приверженец традиционного курения и поднимается со стула. — Угостишь? — вопрос риторический, но я все равно киваю. Пашка протягивает мне руку. В любой другой ситуации я бы отказалась, бросив очередной гадкий комментарий, но сейчас принимаю помощь. Она оказывается кстати: голова кружится, комната плывет. Нужно завязывать с алкоголем. Еще немного, и я буду не на кухне сидеть, а на коленках в туалете, потому что организм такой ударной сорокаградусной нагрузки не выдержит.

— Пойдем, — не отпуская его руки, иду в гостиную и выхожу на лоджию. Пол холодный, и я поджимаю пальцы на ногах. Открываю окно. Свежий воздух не отрезвляет, легкой прохладой скользит по размякшему от алкоголя телу.

Соколов все же разрывает наш контакт, закрывает дверь в комнату и становится рядом со мной, занимая удобное место у окна. Беру с подоконника пачку и, открыв, предлагаю Соколову. Тот, ни капли не смущаясь, достает вишневый «Ричмонд» и зажимает фильтр между зубов. Усмехаюсь — не идут ему тонкие сигареты. Повторяю за ним. Зажигалка щелкает в его руках, он по-джентльменски дает мне прикурить первой и, как только красный огонек тлеющего табака загорается на кончике, наклоняется к оранжевому пламени сам.

Закрываю глаза и затягиваюсь. Сладкий фильтр оставляет приторный вкус на языке, который тут же соединяется с мягкой горечью дыма. Вбираю в легкие как можно больше, табак бьет в голову, добавляя скорости к неостанавливающейся карусели. Выдыхаю, надеясь избавиться не только от яда, отравляющего организм, но и от заразы, раздирающей сердце. Второе вытолкнуть из себя сложнее.

— Что со мной не так, Паш? — шмыгаю и жмусь к открытому окну, старательно избегая контактов с Соколовым. Тот сосредоточенно курит и отвечать не спешит. А меня пробирает на откровения. — Я же… нормально хотела, чтобы как у всех. А получилось... как получилось, — стираю скупую горячую слезу рукавом толстовки и снова тяну в себя дым.

— Все с тобой так, Алён, — в две затяжки расправляется с половиной сигареты и тушит окурок в стеклянной банке, которую я использую вместо пепельницы. Он поворачивает голову и долго смотрит на меня, изучая, будто впервые видит. — Может, не получается как у всех, потому что не такая, как все? — улыбается и выпрямляется, как всегда беспечный Соколов. Чувствую себя букашкой рядом с ним. Маленькой и непримечательной, которую раздавить одним пальцем можно.