— Ты совсем обалдел, что ли? — толкаю его обратно, но сил сдвинуть эту махину явно мало. Они закончились еще два часа назад в этом же коридоре, когда меня по стенке размазало Женино признание.

— Собутыльник мне нужен, Алён. Тебе вроде тоже, — кивает на мои зареванные глаза. — Поможем друг другу?

— Катись к черту, — фыркаю возмущенно. Все мужчины в моей жизни решают все за меня. Один бросает, второй — вероломно вламывается в личное пространство, игнорируя грубые просьбы оставить меня в покое.

— Оттуда и пришел, — усмехается Соколов. Он ставит пакет на пол, стаскивает с широких плеч куртку и, глянув на время, кивает мне. — Так что, компанию составишь?

Сволочь бессовестная. Знает же, что отказать не смогу. Потому что выть от одиночества хочется. Киваю. На большее сил не остается.

Иду на кухню — Соколов следом шелестит пакетом. Начинаю суетиться. Я тут погром почти устроила. Чашки из-под кофе после Родина не помыла. Бокал, бутылка, пробка — все хаотично по столу разбросано.

Меня пошатывает. Вино на голодный желудок быстро в голову бьет. Достаю рюмки и ставлю на стол. Дальше чувствую прикосновения горячих ладоней к плечам. Не родные, но греют. И снова рыдать хочется, и слезы-предатели по щекам бегут.

Ну зачем он так? Я ведь в Соколове лучшего друга Родина вижу. И плевать, что Паша сохнет по мне уже два месяца. Потому и притащился сюда, наверное. Женя передал, что я теперь свободная и безутешная.

— Сядь, — давит, вынуждая подчиниться. Сдаюсь. Я сегодня безвольная.

Он хозяйничает на моей кухне. Был здесь всего один раз, когда мешал нашему с Родиным свиданию, но все запомнил. Через пару минут на столе какая-то нарезка, которую тоже притащил Соколов, сок и еще два стакана.

— Подожди, у меня есть лимон, — подскакиваю, но под тяжелым взглядом по стеночке стекаю обратно на стул. Паша умеет смотреть так, что кровь в жилах стынет. Наверное, издержки работы, но мне каждый раз жутко, потому что в подобные моменты Соколов злой и агрессивный.

— Мешаешь или чистой? — открывает бутылку и зачем-то нюхает, удивленно приподнимая брови. Неожиданно приятно или наоборот? Хотя что в водке приятного-то…

— Чистой.

Паша кивает. Не пытается меня переубедить — наливает полные и только потом садится через угол от меня.

Мы точно делаем что-то неправильное. Не должно так быть. Не Соколов должен меня утешать. Не мне напиваться с ним в хлам. У него ведь друзья есть. У меня Анжелика. Но сейчас мы как самые крайние и почти неосуществимые варианты плана боремся за право на существование. За право забыться и отключиться.

Соколов смотрит на меня, подняв рюмку. Тост ждет? Его не будет. Я сегодня хороню все хорошее, что у меня было. У меня траур. А у него? Молчу. Жду. Он инициатор нашего вечера, ему и выруливать из неловкого молчания.

— За любовь? — предлагает, ядовито усмехаясь.

— Не чокаясь!

За первой идет вторая, а затем и третья. Мы почти не разговариваем, обсуждаем какую-то чушь по работе, перебирая фамилии бесцельно. Заполняем тишину и пьем. Много пьем. Каждый запивает свои боли, и в какой-то момент они подбираются так близко, что я реву, уткнувшись Соколову в плечо, и ласковыми словами обзываю его друга. Пашка молчит. Не трогает меня и никак истерику не комментирует. Просто позволяет мне выплакаться и испортить красивый свитер.

— Выпей — полегчает ненадолго, — с видом знатока заявляет Соколов и подливает нам еще.

— Я не дойду до кровати тогда, — качаю головой.

— Я донесу, — взгляд его какой-то долгий неправильные реакции запускает. Мне становится жарко и душно. Хочется окно открыть, но я боюсь встать и тут же рухнуть. Поэтому дохну под пламенем, загорающимся в его глазах.