– Сашка, – послышался рядом шепот Лещенко, – уходим…
– Молчи, – тихо простонал Канунников, – молчи…
Ногти впились в ладони до крови, зубы стиснуты так, что челюсть вот-вот треснет. Он видел, как мать прикрывала ребенка своим телом, как девочка-подросток молила о пощаде на ломаном немецком, как старик протягивал к солдатам дрожащие руки… И как все они стали просто грудами окровавленной плоти.
В голове пульсировало: «Двигайся! Сделай что-нибудь!» Но ноги будто вросли в землю. Вспомнил, как месяц назад эсэсовцы заставили его смотреть, как расстреливают пятерых заложников. Тогда он тоже стоял как статуя, а потом его вырвало желчью от стыда. Теперь же стыд жег сильнее – ведь он выжил, а эти…
Когда немцы ушли, забрав у убитых сапоги и нательные кресты, Сашка схватил Лещенко за воротник куртки, притянул к себе и зарычал с перекошенным от страдания лицом:
– Коля, в лагерь беги, беги к нашим и предупреди. Немцы начали облавы, они начали с прочесывания местности! Беги, Коля!
Канунников подполз к месту бойни. В воздухе стоял запах крови и пороха. Под кустом лежала кукла в нарядном белом платье с кружевами, забрызганными кровью. А та самая девочка, что молилась, теперь лежала на спине и смотрела в небо остекленевшими глазами. Саша накрыл ее лицо платком, но руки дрожали, а в голове мучительно билась мысль: «Я даже похоронить не смогу…»
На земле он нашел нательную иконку, оброненную старухой, – образ Казимира, покровителя Польши. Сжал ее в кулаке, словно пытаясь впитать чужую веру, чужую боль. «Простите…» – прошептал он, но ветер унес слова туда, где уже не было живых.
Он пошел к городу, спотыкаясь о корни деревьев, проваливаясь в холодную грязь, но в ушах стоял плач мальчика, которого он так и не защитил. Теперь Сашка знал, что его война – это не только война против фашистов. Она против собственного бессилия. Каждый шаг он мысленно повторял: «Не забыть, не забыть. Лагерь не забыть, убитых замученных узников не забыть. Детей в этом лесу не забыть». Закончить здесь и добраться до своих. Рассказать своим, рассказать русским, как умирала Польша осенью 1941-го. И как один советский лейтенант, сбежавший из ада, стал немым свидетелем чужого апокалипсиса. И этот ад нацисты несут дальше, несут советскому народу. Это не просто враг, не просто люди другой национальности… Нет! Это нелюди! И не будет простой войны. Будет война за выживание народов, и все народы должны объединиться в этой борьбе с нацизмом!
А в лесу, где ручей нес кровь невинных, ветер шелестел листьями, словно перелистывая страницы книги, страшной книги преступлений нацизма, которую миру предстояло прочесть. Два часа, пока Сашка добирался до окраины городка, просто исчезли из его жизни. Он помнил, как шел, как был внимателен, как обращал внимание на возможную опасность. Но в это время молодой лейтенант как будто отсутствовал в своем теле. Увиденная им хладнокровная бойня настолько потрясла его, что после этого трудно было жить и ощущать себя нормальным человеком. Не могло существовать в мире ничего подобного тому, что он недавно видел. Но оно существовало. «Или это другой мир, или я сплю, или я сошел с ума. Но я здесь, эта же земля, эти люди, это солнце, небо, тучи. Значит, это уже не я, это другой человек во мне. Тот, кто готов мстить и безжалостно уничтожать этих нелюдей».
На улице было не так уж и мало людей. Кто-то спешил на рынок или с рынка, рабочие катили тачки с песком, у магазинчика шумно спорили о том, привезут ли сегодня хлеб. Канунников понимал, что одет он не совсем так, как надо. Отличается он старым ношеным пальто, мятым и грязным. Да еще и с короткими не по росту рукавами. Кепка на голове с подпалиной от костра, воротник свитера вытянулся и висел не очень опрятно. И в то же время никого не было на улицах польского городка одетым празднично. Казалось, что люди специально достали из шкафов старую одежду, чтобы выглядеть неброско, не привлекать внимания. Серая, черная одежда, стоптанные башмаки. И когда в начале улицы показалась большая открытая машина с немцами, лейтенант поспешил присоединиться к очереди покупателей возле магазина. На него никто не оборачивался, он не привлекал ничьего внимания, и это было хорошо. Значит, он не выделяется среди местных и зря начал паниковать из-за своего внешнего вида.