– А ты меня раньше времени-то не хорони! Поживем, увидим, чай сам Господь Бог послал его нам, услышав наши молитвы. Он уберег меня и мальца от Дьявола, спас от огня, свел вместе и теперь защитит от другой напасти. Нужно только верить и молиться! За следы не переживай, место болотистое, сверху все водой затянуло, с собаками не отыщешь.

– Не поняла я про душегуба-то, так он мертвый или живой был?

– Мертвый он был, точно тебе говорю! Ходил как Мишка-бугай вусмерть пьяный, тока в отличие от него сожрать меня хотел.

– Матерь-божья! Так к Лукерье, значит, такой же мертвяк ходячий пролез? Да, ведь, это конец света! Мертвые восстали из могил! – жена стала усиленно креститься.

– А вот и наш постреленыш очухался, смотри, как глазищами моргает, с того света почитай, возвернулся. Не бойся, паря, все хорошо, ты дома! Лежи, лежи, не вставай, тебе надо поправляться, видишь, как себе руки то пожег? Потерпи, скоро пройдет. Марьюшка-то наша почитай за свою жизнь многих на ноги поставила. И тебя поднимет, не сумлевайся.

– Ты бы старый не болтал, совсем своим ворчанием запугал сынка. Шел бы лучше молока принес из подвала, оно ему будет ох, как полезно!

– Ты моя мама? – прорезался сиплый голос, приходящего в себя найденыша.

– А ты, что ли, не помнишь ничего? – всплеснула руками женщина и села на лавку.

– Нет, не помню, а почему тут такой яркий свет? Слепит, я почти ничего не вижу.

– Что ты, милай, где тут в полумраке яркий свет нашел? Солнце еще даже не взошло над оградой. Наверное, ты глаза себе тоже ожог. Придется повязку на них повязать с успокаивающей настойкой. А звать-то тебя как, помнишь?

– Не помню. Ничего не помню. Что со мной?

– Василий, значит ты, сынок наш! Васенька, стало быть, – вмешался в разговор неожиданно находчивый Николай Фомич.

– Ночью стог сена на поле загорелся, наверное, поджог кто-то. Вот, ты первый увидел и бросился гасить. Пока мы с бабкой прочухали, и за тобой прибежали, глядь, а ты лежишь. Вокруг трава горит, дым коромыслом, споткнулся в дыму, видать, чертенок, и ударился головушкой. Еле успели тебя вынести, пока ты весь не обгорел.

Дед перевел дух, так быстро и складно придумывать на ходу причины появления в их доме ребенка, ему еще не доводилось. Обычно он был не слишком скор на разговоры, а тут слова сами в голову лезли, будто подсказывал их кто.

– Пусть Васенька поспит пока, пойдем старый, потолкуем... – потянула за рукав мужа Марья из избы.

На улице она удивленно на него уставилась.

– Что за бес в тебя вселился? Где ты так брехать сподобился? А если он все вспомнит, тогда что?

– Ты не видишь, старуха? Это знак свыше! Я его никому не отдам! Будем воспитывать его как родного сына, раз Бог нам своего не дал. И не вздумай о нем никому болтать. Пока все не уляжется, со двора ему ни ногой! – показал он кулак в подкрепление своих слов.

Женщина заплакала:

– Совсем мальчик крохотный еще, и такую судьбинушку заимел. Врагу не пожелаешь! Конечно, я буду сама заботиться о нем, но вот как узнает кто? Что людям то сказать? Их так просто на мякине не проведешь. Председатель тот же, сразу сообщит куда следует.

– Не сообщит, кум он мой! Напомню ему, что ты его жену с того света вытащила при родах. Выправит он мне все бумаги необходимые, никуда не денется. Все-таки совестливый человек, благодарность помнит.

***

На следующий день, через деревню проехала колонна грузовиков с солдатами. Даже собаки попрятались, забившись поглубже себе в конуры, ощущая скрытую угрозу, исходившую от людей в форме.

О гибели лагеря весть разлетелась очень быстро. По селу поползли слухи, что это дело рук немецких диверсантов, заброшенных в нашу страну, и зэков бежавших с мест заключения. Негодование сельчан росло. На наспех собранном колхозном собрании местные активисты, бывшие батраки, выдвинули требование к руководству страны в лице председателя колхоза: принять меры по поимке и уничтожению врагов народа и детоубийц.