Вышедший из минутного оцепенения, Старик бросился вперед. «Не может быть, не может быть», – пульсировала в сознании идиотская мысль. Несколько фигурок копошились на земле, несколько даже поднялись на ноги, но большинство лежали неподвижно. Через полкилометра начинался лес, там ворохнулась какая-то бесформенная масса, затарахтело, медленно упало дерево, поплыл вниз сизый дым.

– Танк, сука, танк! – Гром приложился к автомату и пустил длинную очередь. – Ты понял, танк! В засаде оставили, сволочи! – На губах у него выступила пена.

– Не ори, мозги болят. – Быстрый сидел на земле, держась двумя руками за голову, и раскачивался из стороны в сторону. – О пень ударило… Проверьте, рации целы?..

– Я тебя, падлу навозную! – Отстегивая гранату, Гром бросился к лесу.

Обожженный сержант сноровисто шнырял среди лежащих, ловко переворачивал одной рукой, иногда расстегивал одежду и слушал сердце.

– Пятеро готовы, – сообщил он, обойдя всех. – Одну вообще в клочки, вместе с рацией.

Рации были у Чайки и Гюрзы. Старик осмотрелся.

Гюрза бинтовала себе руку. Жаль Маринку.

Он подошел к уцелевшей радистке:

– Ну как?

– Сквозное. А рацию порубило осколками.

Старик поискал Смелого и Гвоздя. Оба были мертвы. Гвоздю разворотило грудь, а Смелому осколок снес половину лица.

– Ушел, гнида! – Гром тяжело дышал, в побелевшей руке он сжимал гранату с выдернутой чекой. – Что делать будем? – Вставь чеку. Офигел – с «эфкой» на танк? – машинально спросил Старик. Он не знал, что делать. – Быстрый немного очухается, посоветуемся.

Быстрый лежал навзничь, сержант, встав на колени, приложился ухом к его груди.

– Тоже готов. Шестой.

– Как готов?! – выругался Старик. – Что ты мелешь! Отойди, дай я…

Он оттолкнул сержанта и прижался к груди командира. Тело было теплым, сердце не билось.

– В него ж не попало… Только что разговаривал…

– А ты че, такого не видал? А еще диверсант! – Сержант застегнул на Быстром пальто. – Человек – нежная тварь. Не приспособлен он, чтоб головой о землю. Сколько я перевидал – рядом разорвется, осколки мимо, а он мертвый – волной убило. Вот вошь, ту попробуй… Не раздавишь, пока меж ногтями не зажмешь… Вши тебя небось тоже еще не ели?

Покряхтывая, сержант выпрямился.

– Пойду ребят позову.

Через полчаса в одной из изб Сосновки Старик мысленно подводил итоги. Шесть убитых, двенадцать раненых. Трупы сложили в тень у забора, накрыли брезентом. Семерых тяжелых отправили в санбат. За длинным деревянным столом сидели пятнадцать человек, молча ели горячую картошку с тушенкой, добытую Громом, и колбасу из сухого пайка. Им и предстояло выполнять поставленную задачу. Возвращение в отряд – верная и позорная смерть. Может, раненые, если захотят…

– За ребят! – Лис поднял алюминиевый стаканчик со спиртом.

Так же молча выпили. Через некоторое время душившее всех оцепенение стало отступать.

– Не повезло! – сказал Коршун. Он был ранен в правую руку, но легко управлялся с ложкой левой. – Еще не перешли через фронт, а, считай, полгруппы нету!

– Жаль, я танк упустил! – в который раз выругался Гром.

Дверь в избу заскрипела, только начавшийся разговор оборвался. Через порог, пригнувшись, шагнул пригожий молодой лейтенант – высокий, крепкий, румяный, в новой шинели, туго перехваченной портупеей.

– Кто командир? – спросил он у Грома, сидевшего ближе всех.

Тот посмотрел на Старика, к нему же повернули головы остальные бойцы. Только сейчас отчетливо Старик осознал, что остался единственным руководителем группы.

– Я командир.

– Комдив вызывает, – сказал лейтенант. – Велено проводить.